«Так чему можно верить в ваших донесениях и где в них начинается провокация?» – задают чекисты резонный вопрос.
Кузнецов отвечает:
«Даты, встречи, состав присутствующих – это неоспоримо верно, но там, где в моих донесениях начинаются чужие слова, заключенные в кавычках, (…), все наиболее резкое, обобщающее основной костяк сказанного являлось выдуманной, намотанной мной грубой ложью.
Я здесь руководствовался одним: если человек не говорил против Сов. власти, я ему ничего не выдумывал, но если этот человек настроен отрицательно к существующему строю и это мне в беседах высказывал, я ему приписывал не говоренное им по злости. Приписки эти я делал, основываясь на своих предположениях».
Я сознательно не комментирую эти беспомощные оправдания Кузнецова (добавить к его словам, наверное, нечего).
Скажу лишь, что в тюрьме просидел он недолго. После многочисленных его заявлений, в которых он молил дать ему возможность «искупить свою вину на работе», ибо «в изоляции я не в состоянии бороться против к-р», Кузнецов был выпущен на волю. Освободившееся место в камере незамедлительно занял его бывший начальник Тэнис, а сам Николай Иванович надолго оседает в Свердловске.
Даже за сравнительно короткое время знакомства местные контрразведчики успевают оценить уникальные способности сельского сексота. Особенно привлекает их блестящее владение Кузнецовым немецким, ведь немцев на Урале – и своих, советских, и приехавших из-за кордона специалистов – хоть пруд пруди.
Сразу после освобождения Кузнецов переходит на связь в областное управление НКВД. «Ученый» – так именуют его отныне в секретных донесениях.
Кузнецова используют для разработки инженеров и спецов свердловских предприятий, подозревающихся в шпионаже и вредительстве. Используют успешно: никому из объектов и в голову не приходило, что расцеховщик конструкторского отдела Урал-маша является агентом НКВД.
Чего там греха таить – в 1930-е годы недостатка в агентуре у чекистов не было. Однако Кузнецов выделяется даже из такой огромной массы добровольных помощников.
«Находчив и сообразителен, обладает исключительной способностью завязывать необходимые знакомства и быстро ориентироваться в обстановке. Обладает хорошей памятью» – так пишут свердловские контрразведчики в характеристике на «Ученого».
Неудивительно, что Кузнецову дают все более и более сложные задания. Он начинает работать под «легендой».
В 1936 году его арестовывают по печально известной статье 58–10 (контрреволюция) и бросают в спецкорпус Свердловского УНКВД. Это уже третье по счету знакомство Кузнецова с уголовным кодексом.
Но на сей раз обвинение в контрреволюционно-террористической агитации придумано специально, дабы придать Кузнецову вес в определенных кругах.
В официальной биографии Николая Ивановича, изданной в серии «Жизнь замечательных людей», есть замечательный кусок:
«Не одобряли многие, и родные, и друзья знакомств Николая с иностранцами.
Старый знакомый по Кудымкару Андрей Кылосов прямо спросил как-то Кузнецова:
– Зачем ты связываешься с этими иностранцами? Ты видишь, время неспокойное. Надо тебе порвать эту дружбу.
– Не волнуйся, Андрико, – спокойно ответил Николай Иванович. – Я патриот, а к патриотам грязь не пристает.
Прямой начальник Кузнецова тоже с тревогой спросил его как-то:
– Почему вы так часто встречаетесь со спецами? Они на удочку вас не зацепили? Смотрите, как бы плохо не кончилось!..
– Не волнуйтесь, – сказал в ответ Николай Иванович. – Я ж не зря ношу голову на плечах. Я лишь практикуюсь. Положение с Германией у нас не весьма приятное. Может, придется воевать с фашистами. Знание немецкого языка пригодится».
Зная теперь всю правду об истинной жизни Кузнецова, читать эти строки довольно смешно. Удивительно только, что друзья Николая Ивановича не могли догадаться: почему же к патриоту не пристает грязь. Патриотизм – оправдание для наследников Феликса слабоватое.
А знание немецкого Кузнецову действительно пригодилось. Причем задолго до начала войны…
…Ясным солнечным днем 1938 года на перрон Казанского вокзала сошел статный красавец-блондин. Звали его Рудольфом Виль-гельмовичем Шмидтом.
Под этими документами блондин поселился в гостинице «Урал». Администраторша (она же агент НКВД «Малинина») внимательно изучила паспорт постояльца, пролистала все страницы, даже посмотрела на свет, но ничего подозрительного, кроме немецкой фамилии, обнаружить не смогла. Своему куратору тем не менее о новом постояльце «Малинина» доложила: на всякий случай. Контроль и учет – главные достижения социализма…
Но, судя по тому, что Шмидт беспрепятственно покинул вскоре гостиницу, органы его персоной не заинтересовались…
Между тем новый житель Москвы перебирается в частную квартиру: в дом № 20 по улице Карла Маркса. Устраивается на работу: инженером-испытателем авиазавода № 22…
Нет больше на свете Николая Кузнецова. Он исчез, растаял в воздухе, точно фантом, едва тронулся от платформы скорый поезд Свердловск – Москва.
В столицу поезд увозил Кузнецова – для знакомых и друзей ехал он на учебу. А доставил – совсем другого уже человека: 26-летнего немца Рудольфа Шмидта, уроженца города Саарбрю-кене, привезенного в Россию родителями еще в далеком 1914-м.
Так начался новый этап в жизни этого удивительного человека. Из провинциального агента, шпионящего за третьесортными инженерами, ему предстоит стать подлинным асом контрразведки, едва ли не лучшим агентом в паутине НКВД.
Таланты талантами, но, как всегда и бывает, решающую роль в его судьбе сыграл случай.
Еще в Свердловске Кузнецов попался на глаза только что назначенному наркому внутренних дел республики Коми Михаилу Журавлеву2. Из Москвы Журавлев получил указание – навести порядок на уральских лесозаготовках.
Легко сказать: навести порядок. В лесном деле новый нарком понимал не больше, чем в высшей математике, а посему попросил подыскать ему в помощь какого-нибудь опытного человека. Руководство Свердловского УНКВД предложило кандидатуру Кузнецова. Тот с заданием справился блестяще.
Журавлев был приятно поражен. Решил присмотреться к сексоту повнимательней. Отзывы о Кузнецове были неизменно превосходными.
Результативный – по его материалам УНКВД завело немало оперативных, да и уголовных дел. Решительный. Блестяще владеет немецким. (К тому времени, «поварившись» в среде германских специалистов, Кузнецов выучил язык в совершенстве: говорил на пяти диалектах. Впоследствии даже гауляйтор Восточной Пруссии Эрих Кох, пообщавшись с коренным уральцем полчаса, признал в нем своего земляка-пруссака.)
Журавлев взял агента на заметку.
– Знаешь, – поделился он как-то между делом со своим приятелем – зам. начальника отделения СПО ГУГБ Леонидом Райхманом3, будущим генералом. – Хоть у нас здесь и глушь глушью, но порой встречаются такие самородки, что дадут и центру сто очков вперед.
Райхман сразу же сделал стойку. И тогда Журавлев рассказал о найденном им таланте.
С кадрами в те годы было туго. Вернее, кадров хватало, но, как сказано в писании, это был пир, где много званых, но мало избранных.
Полистав агентурное дело Кузнецова, руководители СПО ГУГБ решили посмотреть товар лицом.
Когда тот приехал в Москву – на первую, притирочную беседу, Райхман от изумления ахнул. Перед ним стоял самый натуральный немец: светловолосый, голубоглазый, с правильными чертами лица. А уж после того как Кузнецов открыл рот и заговорил с истинно берлинским диалектом, всякие сомнения окончательно отпали.
Очень скоро Райхман сумел по достоинству оценить выбор Журавлева. Да что там Райхман! Многие материалы, добытые Кузнецовым, докладывались на самый верх – вплоть до главного адресата страны.
Его хотели даже зачислить в школу НКВД и аттестовать, но не пропустили кадры: подкачали сомнительное происхождение и старая судимость.
Тогда – случай уникальный – Кузнецова взяли на довольствие, стали платить офицерское жалованье. Поселили на конспиративной квартире. Выдали документы прикрытия на имя Шмидта: паспорт, военный билет.
