К концу десятилетия эффектные ритуалы сбрасывания паранджи остались в прошлом. Женотделы распускали по всей стране, потому что Сталин объявил, что «женский вопрос» решен. К середине тридцатых полностью вернулись традиционные семейные ценности: аборты и гомосексуальность под запретом, разводы осуждаются. Советские женщины на плакатах выглядели теперь иначе: дородные, женственные — воплощенное материнство. И до конца Существования СССР товарищи женщины должны были нести на своих плечах «двойное бремя» работы за зарплату и домашнего труда.

А что же моя прапрабабушка, новая советская феминистка? В 1931 году Анна Алексеевна вместе с Аллой, которая тогда была подростком, переехала в Москву вслед за своим начальником Исааком Зеленским, старым большевиком. Во время военного коммунизма он занимался реквизициями зерна, а теперь его перевели из Средней Азии в столицу для руководства потребкооперацией. В 1937 году, в разгар чисток, Зеленского арестовали. Через год он оказался на скамье подсудимых рядом со знаменитым Николаем Бухариным. Это был самый громкий показательный процесс. Зеленский, руководивший поставками продовольствия, «признался» во вредительстве, в том числе в порче пятидесяти железнодорожных составов с яйцами, отправленных в Москву, и в том, что подмешивал к сливочному маслу гвозди и битое стекло. Его быстро расстреляли и вычеркнули из советской истории.

Через год мою прапрабабку Анну арестовали как сообщницу Зеленского и тоже вычеркнули из истории. Из семейной истории. Это сделала бабушка Алла, уничтожив все ее фотографии и перестав упоминать ее имя. А однажды, уже после войны, Алла, трясясь от страха, открыла письмо из ГУЛАГа, с Колымы. Анна Алексеевна с леденящей душу точностью описывала пытки, которым ее подвергали, и умоляла внучку, которую удочерила и вырастила, сообщить о них товарищу Сталину. Как миллионы жертв, она была уверена, что Верховный вождь ничего не знает об ужасах, творящихся в лагерях. Дальше отец рассказывал по-разному: Алла либо тут же сожгла письмо, либо спустила его в унитаз в туалете коммуналки, либо съела.

Алла заговорила только спустя много лет, уже после моего рождения, и язык у нее развязывался только в сильном подпитии. Закусив селедкой стопку водки, она лила крокодиловы слезы и кричала о том, как ее бабушку Анну Алексеевну выгоняли голой на сорокаградусный мороз, как ее били в тюрьме на Лубянке, как неделями не давали спать. Потом отец шепотом рассказал мне про наследство. В 1948 году семидесятилетнюю Анну Алексеевну выпустили из лагеря без права жить в Москве, и она поселилась в Магадане. Алла к ней не приехала. Ни разу. В 1953 году Анна умерла — за пару месяцев до Сталина. Представьте удивление Аллы, получившей по почте справку о смерти, фото бабушки, сделанное в лагере — единственное сохранившееся, — и денежный перевод на огромную сумму в десять тысяч рублей. Скорее всего, Анна Алексеевна скопила их, тайно делая аборты в лагере.

Алла и ее сын Сергей прокутили наследство в лучших московских ресторанах. Алла любила парящий над городом зал гостиницы «Москва» — за малахитовые колонны и знаменитые нежные бараньи ребрышки, а вовсе не за то, что там праздновал дни рождения усатый хозяин ГУЛАГа. Отец проел лагерные деньги в знаменитом «Арагви» на улице Горького — опять-таки не потому, что это был любимый ресторан Лаврентия Берии. Просто железные кольца советской жизни переплетались со всеми остальными.

На остаток наследства Алла купила Сергею два костюма, которые он носил двадцать лет. А еще — два одеяла, под которыми я спала, когда ночевала в бабушкиной коммуналке возле Мавзолея. Волшебные одеяла, одно зеленое, другое синее: легкие как перышко, шелковистые и мягкие.

Вот так: два китайских шелковых одеяла, два щегольских костюма и рецепт баранины по-узбекски — все, что осталось от большевички-феминистки с круглым славянским лицом и высокими скулами, которая в те давние дни яростно боролась за женские права, участвуя в романтической и очень плохо подготовленной атаке на паранджу. А потом исчезла.

Большевики радикально расширили права женщин, евреев и всех этнических меньшинств, будь то буряты, чуваши или каракалпаки.

Но одна категория бесправных людей, наоборот, была оттеснена на обочину светлого будущего. В ней видели постоянную угрозу. Так вышло, что в эту категорию входили 80 процентов населения, которые кормили Россию. Крестьяне.

«Полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень», как назвал их в 1920 году Максим Горький, сам вышедший из крестьян.

«Жадное, обожравшееся, зверское кулачье», — писал Ленин. Кулаков было немного, однако само слово стало идеологическим ярлыком, который легко было навесить на кого угодно.

Благодаря НЭПу в войне города и деревни установилось затишье, но к концу 1927 года снова грянул хлебный кризис.

К нему приложил руку хитрый грузин Иосиф Виссарионович Джугашвили. Хлебозаготовительный кризис 1927-го отчасти был вызван страхом нападения Британии или другой капиталистической державы, охватившим страну в тот год. Люди в панике делали запасы, крестьяне уклонялись от продажи зерна государству по низким ценам. Повышение этих цен могло бы сильно поправить дело. Вместо этого правительство с криками «Вредители!» вернулось к насилию и репрессиям. Во время знаменитой поездки в Сибирь в 1928 году Сталин лично наблюдал за принудительными реквизициями. А его приближенный Молотов позже объяснял: «Вопрос стоял так: будет у нас хлеб — будет Советская власть. Не будет хлеба — Советская власть погибнет. Его нужно взять».

Нэповский рыночный подход был, по существу, похоронен. Вскоре его заменило сталинское окончательное решение «крестьянского вопроса» — проблемы надежного источника дешевого зерна.

В 1929-м в Советском Союзе начался «великий перелом». Целью этого фантастически, фанатично амбициозного проекта первой пятилетки была индустриализация страны на всех парах и за счет всего остального. Отсталая Россия должна была стать, как гулко вещал Сталин, «страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации». Вернулись продовольственные карточки, дававшие привилегии промышленным рабочим. Бедные крестьяне должны были выкручиваться сами.

Первым делом ввели карточки на хлеб. «Борьба за хлеб, — повторял за Лениным Сталин, — есть борьба за социализм». Это означало, что советская власть больше не потерпит никаких неудобств от своих 80 процентов.

На деревню обрушились коллективизация и раскулачивание. Почти десять миллионов кулаков (трагически растяжимое понятие) были согнаны с земель, убиты или вывезены в лагеря, с 1930-х называвшиеся ГУЛАГом, где погибло огромное количество людей. Остальные крестьянские хозяйства принудительно согнали в колхозы, которые должны были кормить индустриальную часть экономики. Крестьяне сопротивлялись этому «второму крепостничеству», забивая скот в катастрофических масштабах. К 1931 году больше двенадцати миллионов крестьян бежали в города. В 1933-м в главной житнице страны, плодородной Украине, разразился организованный голод — одна из величайших трагедий двадцатого века. Дороги перекрыли, крестьянам запретили уезжать из дома, а сведения о бедствии замалчивались. Последние капли молока из груди мертвой крестьянки на губах ее истощенного ребенка — этому есть название: «бутоны социалистической весны».

Из семи миллионов жертв голода на Украине погибли около трех миллионов. От этого ужаса сельское хозяйство так и не оправилось.

К этому моменту Ленин был почти десять лет как мертв.

Мертв, но не похоронен. После долгой и таинственной болезни (историки только недавно заинтересовались слухами о сифилисе, которые десятки лет передавались шепотом) Ленин скончался, фактически в изоляции, 21 января 1924 года. Сталин в юности учился в семинарии и понимал, какой силой обладают мощи. Он одним из первых предложил сохранить труп «живым». Еще в 1923 году на заседании Политбюро он заявил, что «современная наука» дает возможность сохранить тело хотя бы временно. Некоторые большевики возмутились, сказав, что это пахнет обожествлением. Крупская тоже была против, но ее никто не спрашивал.