Венгерская и отчасти польская дипломатия работает в направлении нового сближения между Римом и Берлином, имея целью расширения римского блока присоединением к нему Германии и, быть может, Польши. Скрытая пружина указанной комбинации заключается в переделе Европы за счет Чехословакии. Непременным условием со стороны Италии для соглашения с Германией является действительный отказ последней «навсегда» от «Anschluss'a». В этом отношении любопытна роль германской дипломатии (и, в частности, Папена), стремящейся косвенно поддержать реставрационные планы в Австрии и в Венгрии, чтобы вызвать конфликт между ними и Малою Антантою, занять под шумок Австрию и договориться в первую очередь с Прагою и Парижем на почве так называемой «белградской программы» (эта сторона вопроса также чрезвычайно слабо освещается в донесениях Восточного отдела).

Берлинское правительство, готовое на любую комбинацию, позволяющую ему выйти из настоящего «нестерпимого» положения, видит для Германии действительную угрозу именно во французско-итальянском сговоре, в то же время совершенно правильно учитывая, что противоречия между Францией и Италией настолько велики, что в конечном итоге столкновение их интересов станет неизбежным.

Французская политика, явно учитывающая возможности и даже выгоды франко-германского соглашения, не в силах, однако, отделаться от психоза «германского реванша» и ищет любые выходы из нынешнего тупика, кроме единственно-естественного. Обострение саарской проблемы лишь способствует возникновению новых осложнений.

Все названные ходы и контрходы в дипломатической игре европейских великих и малых держав находят яркое отражение и в Вене, и в Будапеште. На них должно быть обращено особое внимание Восточного отдела.

В заключение Особый отдел считает необходимым настоятельно просить Восточный отдел о тщательном подборе и своевременном сообщении всех без исключения достоверных сведений, могущих помочь правильному ответу на вопрос, чрезвычайно интересующий в настоящее время советскую внешнюю политику, а именно: в какой степени идея пакта четырех или пяти держав продолжает стоять в центре внешнеполитических устремлений Италии? Составляет ли эта идея существенную часть внешней политики Муссолини или потеряла даже свое относительное значение в качестве тактического маневра?

Особый отдел надеется уже: в ближайшее время получить исчерпывающие сведения по всем затронутым вопросам.

С коммунистическим приветом!

Заведующий Особым отделом НКИД

М. КУДРЯВЦЕВ (подпись)

В настоящем приложении собраны цитаты из архива Б. И. Николаевского, касающиеся внешнеполитических вопросов советской политики в 1920–1930-е гг., прежде всего — тайных советско-германских отношений. Используемые в «Приложении» документы вводятся в научный оборот впервые. Это чаще всего выдержки из писем и не предназначавшихся для публикации рукописей. Собранные вместе, они дают некоторое представление о той информации, на основании которой Борис Иванович Николаевский приходил к тем или иным выводам.

О секретных советско-германских отношениях по линии генштабов, шедших в нарушение условий Версальского договора и получивших свое развитие после подписания Рапалльского соглашения, было известно в широких правительственных и военных кругах СССР и Германии. Вот что писал меньшевик и экономист Н. В. Валентинов-Вольский в письме Р. А. Абрамовичу[473], одному из лидеров меньшевистской партии:

«Приехав летом в 1927 г. в Липецк, к величайшему моему удивлению, нашел его полным немцев и в небе над ним столько летающих аэропланов, сколько я в это время не видел и в Москве. В Липецке были арсеналы и аэрогары немцев, охраняемые ГПУ. Все обыватели знали об этом, но никто не смел о том говорить — таких ГПУ арестовывало. На кладбище в Липецке был целый угол с памятниками в честь погибших немцев-авиаторов. […] Когда, приехав из Липецка (я принимал там грязевые ванны) и посетив Рыкова[474], в разговоре с ним я коснулся немцев-авиаторов в Липецке, он сухо прервал меня, заявив: „Извините, об этом с Вами говорить не буду“[475].»

«Уже примерно с 1924 года связь между штабом Красной армии и Бендельштрассе осуществлялась через командиров Красной армии высокого ранга (Тухачевский[476] и Берзин[477]) и, наоборот, через немецких офицеров, которые курсировали между Берлином и Москвой „со служебными поручениями“[478]».

Валентинов сообщил также Абрамовичу, что с 1924 года «Юнкере» строил в СССР самолеты и что в Самаре был построен завод по производству удушливых газов[479].

Абрамович тоже был осведомлен о советско-германском военном сотрудничестве. Вот что отвечал он Валентинову:

«Об этом у меня имеется чрезвычайно обширный материал, основанный на больше чем 225 книгах, докладах, статьях и т. д. немецкой и др. прессы. Началось оно еще во время гражданской войны, когда Чичерин явился ночью в немецкое посольство к „наследнику“ Мирбаха фон Гельфериху и предложил ему негласное военное соглашение для совместной борьбы с немцами, финнами и балтийцами против англичан в Мурманске и Архангельске. Это было в июле-августе 1918 г. Продолжалось это сотрудничество до Гитлера и при Гитлере. Начальный период [был] примерно до 1926 г.; теперь вне споров […] и то, что Вы сейчас сообщаете в письме о Липецке и о Троцке (так назывался городок под Самарой, в котором была химическая фабрика газов для немцев). Об этих химических гранатах прогремела вся Германия, когда немецкие социал-демократы подговорили гамбургских грузчиков уронить несколько ящиков с советского парохода и по всей набережной на глазах у многих людей рассыпались гранаты с удушливыми газами с маркой РСФСР. Тогда был запрос в парламенте, публичные дебаты, и этот инцидент был с трудом потушен»[480].

Много говорилось об этом после второй мировой войны, когда: за границей оказалось большое число бывших советских граждан, из пленных или интернированных немцами в годы войны. Один из этих эмигрантов, П. Тренин, писал:

«Начало немецкого влияния надо считать с 1922 г., когда между советской властью и Германией было заключено тайное соглашение о вооружении и техническом оснащении Красной армии. С экономической точки зрения это соглашение принесло Германии некоторую пользу, ибо часть военно-химических и авиационных запасов, оставшихся после великой войны и подлежавших уничтожению, она сбыла советскому правительству. […] Во второй половине 1922 г. немецкие авиационные специалисты — офицеры рейхсвера — прибыли в Москву, заключили контракт на 5 лет и основали в Филях, под Москвой, авиазавод. Все техническое оборудование было привезено из Германии. Рабочий и технический персонал первое время был также немецкий. В том же 1922 году было основано первое русско-немецкое авиационное общество „Дерулюфт“, которое наладило первую линию Москва — Кенигсберг. В начале 1923 года другой группой немецких офицеров-химиков был основан в 12 килом. от Москвы между гор. Люберцы и гор. Люблино военно-химический небольшой завод. Первое время здесь работало всего несколько десятков человек, включая и руководящий персонал. Это были исключительно немцы. Завод этот самостоятельно никакой химической продукции не производил, и задача его состояла лишь в снаряжении мин. артиллерийских химических снарядов и ядовито-дымных шашек хлорпикрином, адамситом и другими отравляющими веществами, привозимыми из Германии. Завод также производил испытание указанных мин. снарядов, шашек, а также и газовых волн. Все это происходило на территории будущего научно-испытательного химического полигона […] Постепенно большевики создали сами свои химические кадры и строили два мощных химических завода. […] Когда в 1925 году эти заводы были готовы, большевики решили ликвидировать немецкий химический завод. Так как контракт имел силу до 1927 года, […] в одну из осенних сентябрьских ночей 1925 года они подожгли завод и дом служащих немцев в Подосинках (17 километров от Москвы по Казанской железной дороге). От завода остался один сарай с химической продукцией, а жилой дом сгорел дотла. После этого большевики обвинили немцев в саботаже [..] Вскоре после этого была выброшена с авиазавода в Филях и другая немецкая группа авиаспециалистов»[481].