Когда после подавления восстания Нейман, Ломинадзе и Семенов вернулись в Москву, в Коминтерне состоялась дискуссия о том, было ли это восстание или путч. Нейман и Ломинадзе доказывали, что была «революция». Сталин тоже утверждал, что было «настоящее массовое восстание, а не путч маленькой группки людей». Бухарин и другие «видели ясно, что ни о каком революционном движении речи быть не может». Но, продолжает Езерская-Тома, «Все мы знали, что он [Сталин] на стороне Неймана и Ломинадзе».

«Скоро после дискуссии, — вспоминает Езерская, — мне случилось видеть письмо китайских товарищей, очень секретное, которое показывалось только членам Исполкома. В этом письме китайское ЦК очень ясно говорило о роли Неймана. Его упрекали в том, что он делал доклады в Китае, в которых он сознательно врал, что все его рассказы о подготовленности китайских масс — фантазия. […] Нейман в Кантоне врал относительно положения в Китае же. На докладах местных комитетов он врал о мощи ЦК, в ЦК он врал о положении в провинции, которое он как будто сам видел. В письме в ЦК все было в числах: количество приверженцев, членов, оружия, которое Нейман дал, и что было в действительности. ЦК считало, что все его рассказы — сознательная ложь. В момент опасности он будто бы скрылся. [.] В конце письма китайские товарищи даже предложили расстрелять Неймана за его пагубную роль. На Сталина это не произвело впечатления, он продолжал считать Неймана вождем»[524].

Николаевский объяснял позицию Сталина следующим образом: «Говоря о кантонском восстании Вы имеете в виду, конечно, события 11–13 декабря 1927 г. […] Почему Сталину они понадобились именно в это время? Были ли это только внутрипартийные соображения или же он руководствовался соображениями большой политики, т. е. желанием нанести удар намечавшемуся в это время сближению между группой Чан Кайши и англичанами и особенно американцами? […] Сталин был под большим влиянием геополитиков (не знаю, известно ли Вам, что Карл Хаусхофер в течение ряда лет писал особые секретные обзоры международного положения для Сталина). Последние в основном стояли за сближение Японии с Россией и Китаем против Англии и особенно Америки. Те же самые настроения, несомненно, имеются у Сталина. Острота его выступлений против Чан Кайши растет в зависимости от перехода последнего в ряды сторонников соглашения с англо-американским блоком»[525].

«Я уже не сомневаюсь, — писал Николаевский в другом своем письме, — что Сталин был под прямым влиянием геополитиков. Конечно, не полностью, а только приспособляя их к своим концепциям. Но именно то, что в этих концепциях его отделяло от Бухарина, — а именно антианглийская и антиамериканская ориентация в дальневосточных делах, была навеяна Хаусхофером»[526].

О том, что Сталин в этот период занимал крайне левую позицию в вопросах Коминтерна, свидетельствует еще один документ: записка Н. И. Муралова[527] Троцкому от 18 декабря 1927 года. Вот что писал Муралов:

«В связи с последними сообщениями о восстании в Кантоне, а затем о подавлении этого восстания, о разрыве с СССР и пр. мне чрезвычайно ярко припомнился один имеющий к этому отношению разговор, который я имел еще 15 ноября сего года с замредактора „Известий ЦИК СССР и ВЦИК“ тов. Гронским. Уговаривая меня отказаться от оппозиционных выступлений, тов. Гронский коснулся, между прочим, и китайского вопроса, утверждая, что сейчас он самим ходом вещей снят с обсуждения, так как там назревают совершенно новые события, которые отодвинут все прошлые неудачи на задний план. В частности, тов. Гронский сообщил мне, что „в Кантоне готовится и скоро вспыхнет новое восстание, которое приведет к установлению советской власти“»[528].

Бухарин был в тот период главою Коминтерна, и организация Сталиным за спиною Бухарина восстания в Кантоне была связана разумеется, еще и с фракционной борьбой внутри партийного руководства СССР. Так замыкался круг. Крайне левая позиция в Коминтерне — по отношению к Бухарину. Крайне правая — по отношению к Троцкому. Профашистская — по отношению к официальной идеологической линии советского руководства. И за всем этим — борьба Сталина за единоличное руководство партией и страной и советско-германское сближение для раздела сфер влияния, последовавшего в 1939 году.