«Свет-Катюшка» была любимицей, баловницей — была отрадой и утешением царицы Прасковьи. Она была старшею ее дочерью и с малых лет, в ущерб сестрам, пользовалась материнскими ласками и самою теплою привязанностью. Катерина не была особенно образованна; как ученица Остермана-старшего — Остермана, «неудобного» ни к какому роду службы и занятиям, — она не сделала, да и не могла сделать, каких-либо успехов. Довольно сказать, что окруженная немцами-гувернерами, она не выучилась даже свободно говорить по-немецки и впоследствии только понимала этот язык, но изъяснялась на нем неохотно и нехорошо. Итак, не успехи ее привлекли особую любовь матери, не красота — и в ней судьба не обидела, — но резкое отличие се характера от характеров младших сестер. В самом деле: сосредоточенная, угрюмая, несообщительная герцогиня Анна, а также вечно больная, уродливая и тупая от рождения младшая царевна Прасковья — и та, и другая резко отличались от старшей сестры.

Благодаря описаниям современников, мы ясно видим пред собой «свет-Катюшку».

Маленькая, преждевременно располневшая до чрезмерности, черноглазая, с черною косою, белолицая — она не была красавицей; но зато обращала на себя всеобщее внимание непомерною болтливостью, громким смехом, беззаботностью и особенною способностью говорить все, что только взбредет в ее ветреную голову. Она рано стала отличать в окружающих ее придворных — среди пажей, денщиков, секретарей и других героев-красавцев; была к ним особенно внимательна, словоохотлива и зачастую отпускала остроты — настолько остроумные, что леди Рондо, ни слова не понимавшая по-русски, серьезно находила в ней «сатирический взгляд» на вещи.

На ассамблеях и всякого рода пиршествах «свет-Катюшка» танцевала гораздо больше, нежели ее хворые и скучные сестры; вертелась, хохотала, болтала, вызывала, и отвечала на шутки впопад и невпопад — и звонкий смех ее постоянно оглашал низенькие, прокопченные табаком и пропахшие пивом и водкой танцевальные покои общественных собраний.

«Катерина Ивановна, — отмечает в своем дневнике камер-юнкер Берхгольц, — женщина чрезвычайно веселая. Она постоянно говорит все, что только придет ей в голову, и потому зачастую выходят преуморительные вещи. “Если я буду перед вами бранить Берхгольца, — сказала она мне однажды через переводчика, — стану называть Берхгольца дезертиром и изменником, то вы не принимайте этого на свой счет. Я браню не вас, а вашего двоюродного брата обер-егермейстера за то, что он состоит в шведской службе”. Любопытно, — замечает при этом составитель дневника, — что Катерина Ивановна хотела сказать этим комплимент, но он вышел как-то особенно странен».

А все эти странности нравились многим невзыскательным представителям тогдашней аристократии и приводили в восторг важную маменьку. Она положительно не слышала души в ненаглядной «свет-Катюшке» — берегла и лелеяла ее пуще всего на свете.

Этою любовью объясняется и то обстоятельство, что, желая подольше удержать при себе старшую дочь, царица Прасковья охотно отдала прежде замуж среднюю.

Катерина была утехой, другом, поверенным всех тайн старушки матери. Царица нередко через нее обращалась со своими просьбами к государю, через нее заискивала в новой государыне… Эта новая государыня с каждым годом получала все больше и больше значения, больше и больше влияния на частные дела тогдашней аристократии — и старушка всячески торопилась ее задобрить. Таким образом, выполняя желание матери, царевна Катерина писала к супруге Петра грамотки, преисполненные самых нежных эпитетов: «предражайшая, прелюбезнейшая голубушка, свет-царица», поздравляла с праздниками и всякого рода торжественными случаями. Родилась у государыни дочь Мария — и царевна спешит засвидетельствовать свои радостные чувства, вызванные этим случаем. «За него, — уверяла Катерина, — мы всемилостивого Бога благодарим, что слышим про ваше здравие, что вас Господь Бог в добром здравии распростал чрез такой ваш дальний путь…» «А в новый год (1714-й), — продолжала царевна, — подай Господи царевича и чего от всего сердца желаем…».

И желание, как надо думать, было самое чистосердечное: государыня вскоре, именно 29 октября 1715 года, родила Петра Петровича. Его появление в свет послужило только к гибели царевича Алексея Петровича. Царевичем Петром Преобразователь решился заместить убылое место наследника престола, но законы Провидения неисповедимы — и десять месяцев спустя после смерти царевича Алексея умер царевич Петр Петрович.

Старшая дочь Прасковьи давно была в летах. Ей минуло 24 года, когда венценосный дядя решился наконец пристроить племянницу. За женихами дело не стало. В январе 1716 года явился к Петру посол герцога Мекленбургского советник Габихсталь. Посол явил грамоту, в которой герцог в самых выспренних выражениях просил руки одной из царевен, царских племянниц — и именно вдовствующей герцогини Анны Ивановны. Государь решил выдать царевну Катерину; брак этот входил в черту его политических планов и соображений.

Со своей стороны, герцог Мекленбургский строил на браке с любой из племянниц русского царя большие надежды, рассчитывая, что после этого брака найдет в могущественном государе поддержку своим завоевательным планам. «Тогда я буду в состоянии всем предписывать законы», — сказал Карл-Леопольд своему обер-маршалу барону Эйхгольцу, который был его главным советником во всех делах.

Эйхгольц заметил, что прижитие детей — главная цель брака, и что царские племянницы для этого слишком стары. Герцог успокоил своего собеседника уверением, что намерен жениться на герцогине Курляндской, за которой получит славное герцогство.

К царю, как сказано выше, послан был мекленбургский сановник Габихсталь с поручением просить руки герцогини Курляндской. Желая ускорить сватовство, сам герцог чуть было не отправился в Петербург, но потом передумал и вместо этого поехал в Штральзунд к царскому любимцу Ягужинскому, чтобы узнать от него о положении дел. При этом свидании герцог вручил Ягужинскому обручальное кольцо и бланкет, что он согласен жениться на той из царевен, которую царь сам назначит. Между тем Габихсталь, не подозревавший, какой оборот приняло дело, продолжал настаивать, чтобы герцогу отдана была герцогиня Курляндская. Тогда царь велел позвать к себе Габихсталя и объявил, что, имея бланкет от герцога, может назначить в невесты любую из племянниц, а если Габихсталь еще будет настаивать на герцогине Курляндской, то будет сослан в Сибирь. Габихсталю оставалось только молчать. В тот же вечер государь объявил царевну Катерину Ивановну невестою герцога Мекленбургского.

Габихсталь написал герцогу о случившемся и сообщил, что сам царь скоро приедет в Данциг и привезет с собою царевну.

Эйхгольц, разговаривая по этому поводу с герцогом, изъявил сожаление, что ему не досталась герцогиня Курляндская, а ее сестра, которая еще старше. Герцог ответил на это:

— Что делать! Судьба назначила мне эту Катерину; надобно быть довольным; она, по крайней мере, любимица царицы.

Но сам герцог не успокоился своими словами и, расхаживая по комнате, наконец спросил:

— Как ты думаешь, Эйхгольц, хорошо ли это кончится?

Эйхгольц заметил, что он не давал такой совет и не отвечает за последствия; при этом упрекнул герцога, что он всегда спрашивает совета, а действует по-своему.

Между тем, в С.-Петербурге, в день аудиенции посла от герцога Мекленбургского, приступлено было к заключению свадебного контракта. На основании его герцог обязывался, по заключении сговора, вступить в брак немедленно, с подобающим торжеством, в том месте, какое будет назначено по взаимному соглашению. Ее высочество останется православною, равно как и весь ее русский штат; причем в резиденции своей она будет иметь православную церковь. Герцог обязывался определить на содержание жены и ее штата надлежащее жалованье; все придворные чины должны были получать приличное содержание, и стол для ее высочества должен был приготовляться в надлежащие дни постный. На случай своей смерти герцог обязывался закрепить за женою замок Гистров с 25 тысячами ефимков ежегодного содержания.