— Прошу вас, товарищи, — добавил М. А. Бурмистенко, — позаботиться о том, чтобы все бойцы, командиры и политработники армии глубоко осознали важность стоящей перед ними задачи. Ведь если противник сможет оттуда прорваться навстречу войскам Гудериана, весь наш фронт окажется под угрозой катастрофы.

Прощаясь, командующий фронтом сказал мне:

— Вы, товарищ Баграмян, отвечаете за организацию работы, а также за своевременную информацию. Первый ваш доклад ждем завтра к исходу дня.

Выезжали мы в разное время. От штаба фронта до Козельщины, где располагался командный пункт 38-й армии, было около 180 километров. Однако добирался я на машине почти весь день. Ехать пришлось большей частью по грунтовым дорогам, раскисшим после длительных дождей. КП армии разыскал с большим трудом: мы старались как можно лучше маскировать расположение своих штабов, чтобы уберечь их от ударов с воздуха.

Генерал Николай Владимирович Фекленко встретил меня радушно. Мы старые знакомые. Еще в тридцатых годах вместе служили в 5-й кавалерийской дивизии: я — начальником штаба дивизии, он — командиром механизированного полка. Николай Владимирович уже тогда пользовался авторитетом за деловитость, прямоту, решительность. За отличную подготовку полка он был награжден орденом Ленина. В 1940 году Фекленко назначили командиром танковой дивизии, а в начале 1941 года — командиром формировавшегося 19-го механизированного корпуса. Николай Владимирович отличился в боях уже в первые недели войны и был удостоен ордена Красного Знамени. За неделю до нашей встречи по рекомендации генерала Кирпоноса его назначили командующим 38-й армией.

Человек правдивый и открытый, Фекленко сразу же признался, что на этот раз противник перехитрил его. Незадолго до захвата плацдарма на восточном берегу Днепра в междуречье Псла и Ворсклы немцы высадили крупный десант на острове Кролевиц вблизи Черкасс и сумели создать впечатление, что именно здесь они готовятся форсировать Днепр, используя остров как трамплин для броска. Поэтому значительная часть сил армии (три дивизии из семи) была стянута в этот район. Остальные соединения занимали оборону на широком фронте. А в последние дни Фекленко перебросил под Черкассы свою единственную резервную дивизию. Враг и воспользовался этим. Он выбрал для удара самое слабое место — днепровский берег между реками Псел и Ворскла, где оборону на фронте в 54 километра держала одна стрелковая дивизия. На участке форсирования оказался с нашей стороны всего один стрелковый полк. А противник только в первом эшелоне бросил до двух пехотных дивизий. У генерала Фекленко поблизости не оказалось никаких резервов. В первые два дня сопротивление переправившемуся через Днепр противнику смогли оказать лишь располагавшиеся здесь части 300-й стрелковой и подоспевшие подразделения 34-й кавалерийской дивизии полковника А. А. Гречко, переданной в состав армии из резерва главкома Юго-Западного направления. Командир стрелковой дивизии полковник П. И. Кузнецов попытался маневрировать силами, перебросить кое-что с других участков. Но сделать это в условиях, когда ему приходилось оборонять очень широкий фронт, было почти невозможно. Пользуясь своим многократным численным превосходством и господством в авиации и артиллерии, противник оттеснил наши подразделения от берега. Когда сюда подошли направленные из резерва части 5-го кавкорпуса и 304-я стрелковая дивизия, переправившиеся войска противника успели основательно закрепиться на захваченном плацдарме. К нашему прибытию на левом берегу Днепра было уже около пяти вражеских дивизий. Им противостояли наши две стрелковые дивизии и кавалерийский корпус, который еще в пути понес значительные потери от фашистской авиации. Было ясно, что этими силами не ликвидировать вражеский плацдарм. Нужно было подтянуть новые войска, танки, артиллерию с достаточным запасом снарядов. О первых своих впечатлениях я немедленно доложил по телефону генералу Тупикову и просил его ускорить усиление 38-й армии необходимыми подкреплениями, обещанными главкомом направления.

Вечером вся наша группа была в сборе. Я коротко ознакомил товарищей с обстановкой, рассказал о разговоре с Тупиковым и предложил выехать в войска. На мою долю выпала 304-я стрелковая дивизия. Сопровождавший меня офицер оперативного отдела армии, видимо, хорошо знал дорогу, вел уверенно, не заглядывая в карту. По пути на нас несколько раз пикировали вражеские истребители. К счастью, все обошлось благополучно. Проводник показал нам на курган, возвышавшийся над местностью: там размещен наблюдательный пункт командира дивизии. Когда мы были еще довольно далеко от него, ударила фашистская артиллерия. Курган скрылся в дыму. Казалось, на нем ничего не осталось. Пользуясь тем, что местность скрывала нас от глаз противника, мы на машине подъехали вплотную к кургану. Бойцы несли на носилках тяжелораненого полковника. Это был начальник артиллерии дивизии.

Бойцы, исправлявшие поврежденные линии, показали, куда идти. Вскоре я спустился в глубокую траншею. Здесь было несколько офицеров и вместе с ними рослый представительный генерал. Назвав себя, я в ответ услышал:

— Командир дивизии генерал-майор Пухов.

Кто мог предположить тогда, что этот тихий, медлительный человек окажется настоящим героем, что 13-я армия, которой он будет командовать, прославится своей доблестью в Курской битве…

Кстати, уже в первые месяцы войны я пришел к убеждению, что подлинные качества командира раскрываются только в бою. Бой — самый строгий экзаменатор, определяющий, кто на что способен. Здесь, в огне и испытаниях, сразу выделяются отважные и талантливые командиры, способные в сложнейшей обстановке вести за собой и учить людей побеждать. Нередко среди них приходилось встречать таких, которые в мирное время в силу склада характера и других личных качеств ничем особенно не отличились. А вот на войне вдруг ярко проявились их лучшие стороны: мудрость, воинская смекалка, мужество, твердая воля. Таким был и Николай Павлович Пухов.

…Я спросил у Пухова, как идут дела. Ответ услышал не сразу. Вытащив носовой платок и вытерев с лица пот, смешанный с пылью, генерал сказал:

— Похвастаться нечем. За три дня продвинулись на один-два километра. Сделаем бросок — противник отвечает бешеными контратаками и не успокаивается, пока снова не оттеснит нас. Уж очень давит авиация. Да и немецкая артиллерия свирепствует и, как видите, загнала нас в яму… Вот взгляните, что сейчас будет.

Генерал по ступенькам поднялся на бруствер окопа и протянул мне бинокль. С разных сторон из-за высоток ударили наши орудия. Видно было, как впереди веером разворачивалась серия разрывов. Пыль и дым закрыли горизонт. Цепь разрывов переместилась дальше. Противник не отвечал. Только со стороны Днепра на небольшой высоте показались самолеты, закружили над нашими батареями. Открыли огонь несколько зенитных орудий и счетверенных пулеметов. Словно извиняясь, командир дивизии пояснил:

— Это все, что у нас есть для борьбы с авиацией. Несмотря на бомбежку, артиллеристы продолжали стрельбу. Но она стала заметно слабеть: видно, не обошлось без потерь.

— Смотрите, наши пошли в атаку. — Пухов показал рукой на северные скаты лежавшей впереди высотки.

Маленькие серые фигурки поднимались по склону. Грохот орудий усилился, послышался треск пулеметов и винтовок. Передняя цепь бойцов достигла гребня высоты, перевалила за него. За ней поспешила следующая. И вдруг вся высота исчезла в серо-буром облаке разрывов вражеских бомб, мин и снарядов. Вскоре десятка два танков показались на гребне и медленно поползли вниз. Бойцы, отстреливаясь, перебежками отходили под прикрытие своей артиллерии.

— А у меня ни одного танка, — сказал командир дивизии. — Вот так заканчивается почти каждая наша атака.

Да, было очевидно, что без танков, сильной артиллерии и авиации здесь ничего не добиться. Наступать в таких условиях бессмысленно.

Связавшись по телефону с командармом, я упросил его разрешить командиру дивизии до подхода подкреплений воздержаться от дальнейших атак. А пока пусть закрепится на достигнутом рубеже, приведет части в порядок, организует подвоз боеприпасов. Фекленко согласился.