Болела раненая лапа — то и дело Черныш останавливался передохнуть. Наконец прилег, опустив по привычке голову на передние лапы. Он увидел прямо над собой в небе холодную мерцающую звезду и сразу вспомнил, что мать при виде этой звезды часто прекращала охоту и трусливо бежала к своему логову. Вслед за этой звездой на небо должно было подняться солнце.

Шакаленок вскочил, побежал дальше, сам не зная куда.

Но вот что-то зачернело на горизонте — сплошная широкая полоса. Черныш остановился, пригляделся. Долго стоял он неподвижно, весь обратившись в зрение, и уже через несколько минут глаза его, уставшие от напряжения, различили… дерево, другое! Целую рощу! От радости Черныш забыл про больную лапу. Он добежал до первого дерева, обнюхал его и сразу узнал: это был тутовник. Черныш стал есть упавшие на землю ягоды — их полно валялось вокруг.

Шакаленок мог бы пожаловаться, что прежде не знавал таких вкусных сухих ягод. На его родине у большинства тутовых деревьев ветви срезали еще до того, как ягоды созреют, и отдавали на корм гусеницам шелкопряда. Эти гусеницы в течение шести недель, питаясь листьями тутовника, обматывали себя белоснежными коконами. А люди потом из коконов делали шелк. Поэтому шакалам доставались лишь случайно забытые людьми редкие ягодки.

Зато здесь, куда попал шакаленок, не было ни людей, ни гусениц шелкопряда. И с дерева, под которым он стоял, никто не срезал зеленых веток.

Шакаленок с таким аппетитом поедал сухие ягоды, что не заметил, как наступил рассвет. Вверху, над головой шакаленка, защебетала птица. Он поднял голову и только тут увидел, что вокруг стало совсем светло. Огляделся в надежде найти укромное место и с радостью заметил за деревьями куст джиды, другой… Правда, это были молоденькие кусты, и росли они редко, но все равно эти жидкие заросли показались измученному шакаленку родными. Прихрамывая, он побежал к кустам. Встречный ветер не принес ему никаких тревожащих запахов: тут не пахло ни собакой, ни человеком. Внезапно ослабевший шакаленок свалился у куста, подполз под ветки — они стелились по земле. Впервые за долгое время он почувствовал себя в безопасности и начал зализывать больную лапу. Как и собаки, он лечил себя сам, слюна его была настоящим лекарством.

Приятное ощущение сытости вызывало сонливость и благодушие: Черныш почти не сердился на усатого, который украл у него высокий удивительный дом, и готов был оставить за собой вот эти новые владения. Снова с чувством превосходства вспомнил он свою мать, своих сородичей. Ведомо ли им, что и в иных краях существуют заросли джиды, а тутовник дает невиданный урожай ягод — здесь никто из-за них не перессорится и все будут сыты. Да, наивный шакаленок готов был счесть глупцами своих сородичей-шакалов, которые не совершают путешествий туда, где угасает солнце, а довольствуются маленьким леском, полученным в наследство.

Черныш прислушался в надежде услышать завывание шакалов. Странно, ему захотелось услышать даже лай собаки, рев ишака, петушиный крик и… пожалуй, голос человека, только когда тот весел и напевает песню. Но слух не улавливал этих желанных звуков; лишь филин вздыхал уныло и тяжко среди ветвей да ветер шелестел травой и сухими листьями.

Черныш долго нюхал воздух, надеясь уловить хоть малейший, хоть отдаленный запах тех, без кого ему вдруг стало так тоскливо. Но нет ни людского жилья, ни курятника, ни хлева. Шакаленка окружали только приторные запахи гниющего тутовника, приозерного ила. Порыв ветра иногда позволял угадать, что поблизости бродит кабан. К вечеру шакаленок поймал запах, похожий на собачий, но более острый, с примесью запаха свежей крови. Волк!

Ставший разбойником и бродягой, шакаленок понятия не имел, что на одной из пристаней Амударьи он забрался на баржу и доплыл до Каракумского канала. Он и теперь не знал, что лежит в молодом лесу, выросшем у искусственных озер, которые образовались из разлившейся воды канала. Не было в этом лесу или поблизости ни человека, ни его животных, не было и других шакалов, кроме Черныша. А сородичи его понятия не имели, что существует такой лес в одной из самых больших пустынь мира — Каракумах, где земля тысячелетиями не знала воды, а под палящими лучами солнца не вырастало ни травинки.

Но достаточно было разлиться воде — и к небу потянулись тонкие молодые всходы: семена джиды, тутовника, винограда, урюка принесла сюда широко разлившаяся вода или птицы в своих желудках. А Черныш-то считал, что птицы только и умеют щебетать!

И поднялся лес. Ведь только воды недостает богатым Каракумам. Крохотное семечко, оборванный кусок корешка становятся тут кустом, раскидистым деревом, лишь бы земля была напоена влагой.

В то время как бродяга шакаленок днем зализывал свою лапу, а по ночам лакомился тутовыми ягодами, человек с усами, черными, как начищенный казан, и блестящими, будто лакированные туфли, доехал до Ашхабада. Товары, которые везла баржа, он оставил на берегу канала, закончил все свои дела и поездом прибыл в Ашхабад. Там Мурад стал искать некоего Барабаша, известного тем, что он умел ловить диких зверей для зоопарков.

Вначале Мурад искал Барабаша в здании Совета Министров, но люди здесь были заняты каждый своим делом, и большинство из тех, к кому обращался Мурад, недоуменно пожимали плечами. Лишь старик, дежуривший у входа, видя, как Мурад ездит с этажа на этаж и переходит из комнаты в комнату, посоветовал ему обратиться в зоопарк и там поискать Барабаша.

Мурад прижал руку к груди в знак благодарности и пояснил:

— Ради науки беспокоюсь, а наука такое дело, — он прищелкнул языком, — такое, друг, дело, что я и решил: надо, мол, прямо в Совет Министров…

Дошел Мурад в тот день и до зоопарка, но оказалось, что Барабаш — приезжий, а потому живет в гостинице и в зоопарке бывает лишь изредка, по делам. К счастью, пока что он не выехал ни в какую экспедицию и его можно найти в номере той самой гостиницы, где остановился и Мурад, в том же коридоре.

Мурад вошел в номер, который ему указали, и остановился у двери. Он никак не мог поверить, что маленький худощавый человек с детскими голубыми глазами, который спокойно поднял взгляд от газеты, и есть тот самый прославленный Барабаш, что одерживает победы над дикими зверями. Поэтому Мурад не торопился войти и присесть на стул, а беспокойно переминался с ноги на ногу.

— Простите, вы Барабаш? — спросил он.

— Да, я Барабаш. — Человек с газетой приветливо улыбнулся.

— Иногда бывают недоразумения… Мне нужно знать, тот ли вы отважный Барабаш, который мне нужен, или совсем другой, неизвестный мне Барабаш.

— Трудный вопрос вы мне задали. Право, насчет отваги затрудняюсь судить. Возможно, вам нужен другой Барабаш.

— Тот, что ловит диких зверей…

— Ну, тогда я к вашим услугам.

Мурад наконец присел к столу. Барабаш налил ему в пиалу чаю, пододвинул коробочку с изюмом и конфетами, но гость, не в силах скрыть недоверия, все пытался выяснить, всяких ли зверей умеет ловить Барабаш.

— Я думал, на хищников охотится человек, у которого руки огромные, сильные, а пальцы, как клещи, — говорил Мурад. — А вы вроде нашего бухгалтера… Такой, извините, нежный да слабый. Может, вы, вроде индийских магов, умеете разными заклинаниями вскружить зверю голову, а после его ловите?

— Ну, об этом долго рассказывать, — улыбнулся Барабаш. — Только, уверяю вас, я не маг. А что, собственно говоря, привело вас ко мне?

— Говорят, если кто укажет местонахождение редкого зверя или хотя бы наведет на его след, тому дают денежную премию. Верно это?

— Да, верно.

— Вот я и пришел к вам, товарищ Барабаш, рассказать о неизвестном для науки звере, а может, и известном, только все, с кем я ни говорил, очень удивляются. Я вам про него расскажу, а вы уж помогите мне получить мою премию.

И Мурад начал рассказывать про нашего старого знакомого — шакаленка! Нет, он не верил в нечистую силу, Мурад, и науку уважал еще со школы — возможно, потому, что трудновато она ему давалась. Но странное дело, в рассказе его неведомый зверь представал каким-то вовсе фантастичным. Черный-пречерный, разбойничьего, наглого нрава. Шакал не шакал, но и не волк, а покрупнее. Ни пули не боится, ни дроби — видно, кость крепкая. В воду ныряет, как рыба: нырнул — и нет его. К тому же мстительный: стоило Мураду в него выстрелить, так зверь его и на барже нагнал, подкрадывался сзади, — хорошо, Мурад почуял неладное да за ружье схватился.