– Не могу представить город без преступных элементов, – проговорил фон Харбен. – Как такое возможно?

– Очень просто, – ответил Маллиус. – Когда Онус Аста восстал и основал город Каструм Маре в 935 году по римскому летоисчислению, в Кастра Сангвинариусе развелось столько разбойников, что никто из жителей не осмеливался выходить вечером без вооруженной охраны. Даже в собственном доме люди не ощущали себя в безопасности. И Онус Аста, ставший первым императором Востока, поклялся, что в Каструм Маре не будет ни одного преступника. Он издал очень суровые законы, по которым воров и убийц ожидала смертная казнь. По правде говоря, законы Онуса Аста покарали не только самих преступников, но и всех членов их семей. В итоге не осталось ни одного человека с порочной наследственностью. Многие считали Онуса Аста жестоким тираном, однако время показало, что его решения были мудрыми, и, конечно же, отсутствие преступников можно объяснить тем, что законы Онуса Аста воспрепятствовали рождению новых. Грабежи и убийства стали нынче такой редкостью, что, если такое и случается, то весь город выходит на площадь, чтобы присутствовать на казни преступника и его семьи.

Достигнув района с домами побогаче, носильщики остановились перед резной дверью. Маллиус и Эрих слезли с носилок. По приказу Маллиуса раб отворил дверь, и фон Харбен последовал за своим новым другом через мощеный двор в сад, где под сенью дерева за низким столом расположился пожилой мужчина крепкого телосложения.

Фон Харбена охватило сильное волнение при виде античной римской чернильницы, тростникового пера и пергаментного свитка, которыми человек пользовался с такой естественностью, словно и не прошло тысячи лет со времени их применения.

– Здравствуй, дядя! – поздоровался Маллиус. Не успел человек обернуться, как он продолжал:

– Я привел к тебе уникального гостя. Такого ни у кого из жителей Каструм Маре не было за всю историю города. Познакомься – Эрих фон Харбен, вождь варваров из далекой Германии.

Затем он обратился к фон Харбену:

– Мой уважаемый дядя Септимус Фавоний.

Септимус Фавоний поднялся на ноги, приветствуя фон Харбена с радушием и вместе с тем с нескрываемым превосходством, ибо не считал варвара, пусть даже вождя и гостя, равным себе, гражданину Рима.

Маллиус вкратце рассказал дяде о том, как он встретился с фон Харбеном. Септимус Фавоний без колебаний согласился предоставить свой кров гостю, а затем попросил Маллиуса отвести фон Харбена в его покои и облачить в новую одежду.

Спустя час Эрих, свежевыбритый и одетый под стать молодому римскому патрицию, прошествовал в покои Маллиуса Лепуса.

– Ступай в сад, – сказал Маллиус. – Я переоденусь и приду.

Проходя по дому Септимуса Фавония, фон Харбен с удивлением разглядывал необычное смешение стилей в архитектуре и в убранстве здания.

Стены и колонны следовали более простым линиям греческой архитектуры, а ковры, обои и настенная лепка явно свидетельствовали о восточном и африканском влиянии. Если последнее было вполне естественно, то откуда здесь могли взяться восточные мотивы, если Потерянное Племя на протяжении многих веков не имело никаких контактов с внешним миром, за исключением племени багего?

Выйдя в сад, фон Харбен столкнулся с очередным смешением черт Рима и дикой Африки – крыша главной части здания была покрыта черепицей, в то время как пристройки имели крыши из соломы, а небольшой домик в глубине сада напоминал хижину племени багего.

Не найдя Септимуса Фавония в саду, фон Харбен воспользовался этим, чтобы осмотреться. Сад пересекали извилистые дорожки, усыпанные гравием, вдоль которых росли кусты, цветы и вековые деревья.

Захваченный открывшейся его взору красотой фон Харбен с волнением двинулся по дорожке. Обогнув высокий декоративный куст, он неожиданно оказался лицом к лицу с юной девушкой.

При виде незнакомца девушка удивилась и широко распахнула глаза. Они застыли на месте, внимательно разглядывая друг друга, и фон Харбен осознал, что никогда прежде не видел такой красавицы.

Первой тишину нарушила девушка.

– Кто ты? – тихо спросила она.

– Я чужеземец, – ответил фон Харбен. – Прости, что нарушил твое уединение. Мне казалось, что в саду никого нет.

– Кто ты? – повторила девушка. – Я вижу тебя впервые.

– И я никогда не видел девушку, подобную тебе, – проговорил фон Харбен. – Может, ты мне снишься? Может, тебя и не существует вовсе, ибо кажется невероятным, чтобы такая, как ты, существовала в мире реальных вещей.

Девушка зарделась.

– Ты не из Каструм Маре, – сказала она. – Это видно сразу.

Тон ее стал сухим и надменным.

– Ты обиделась? – огорчился фон Харбен. – Извини. Я не хотел. Просто, увидев тебя, я растерялся от неожиданности.

– Разве так себя ведут? – укорила его девушка. – Однако глаза твои улыбаются.

– Так прощаешь?

– Сначала ответь, кто ты и что привело тебя сюда. Я должна знать, враг ты или варвар. Фон Харбен рассмеялся.

– Маллиус Лепус, который пригласил меня сюда, утверждает, что я варвар, но если даже это не так, то я гость Септимуса Фавония, его дяди.

Девушка дернула плечиком.

– Меня это не удивляет. Мой отец славится своим гостеприимством.

– Так ты дочь Фавония?

– Да, – ответила девушка. – А теперь расскажи о себе.

– Меня зовут Эрих фон Харбен. Я из Германии, – ответил молодой человек.

– Германия! – воскликнула девушка. – О ней писали Цезарь и Сангвинариус. Твоя родина, наверное, очень далеко отсюда?

– Сейчас она кажется мне дальше, чем когда-либо, – сказал фон Харбен. – Тысячи миль ничто по сравнению с веками, которые нас разделяют.

Девушка наморщила лоб.

– Не понимаю, – сказала она.

– Вполне естественно, – заметил фон Харбен, – и и твоей вины в этом нет.

– Ты, разумеется, вождь?

Фон Харбен не стал опровергать предположение девушки. Поведение встреченных им патрициев говорило о том, что в Каструм Маре существуют четкие социальные различия. Так, обычного варвара ставили гораздо ниже, чем варвара титулованного. Гордясь своей национальной принадлежностью, фон Харбен ясно видел всю разницу, существовавшую между европейскими варварами времен Цезаря и их просвещенными потомками двадцатого века, однако и сознавал, что ни за что не сумеет убедить этих людей в том, что со времени написания их истории произошли разительные перемены. Кроме того, он вдруг поймал себя на том, что очарован прекрасными глазами и точеной фигурой этой прелестной девушки из далекого прошлого.

– Фавония!

Фон Харбену с трудом далось ее имя.

Девушка вопросительно взглянула на него.

– Что?

– Какое чудесное имя, – проговорил он. – Никогда не слышал его раньше.

– Тебе нравится мое имя?

– Очень. Правда-правда.

Девушка нахмурилась. У нее были красиво очерченные брови, а лоб говорил о живом уме, сквозившем также в выражении ее глаз, манерах и речи.

– Мне приятно, что тебе нравится мое имя, хотя и не понимаю, почему я должна этому радоваться. Ты утверждаешь, что ты варвар, а держишься и выглядишь как патриций, хотя ведешь себя дерзко с незнакомой девушкой. Так и быть, на первый раз прощаю.

– Обещаю вести себя по-варварски, – неловко пошутил фон Харбен. – А может, я и есть варвар? Может, ты снова простишь меня, если я скажу, что ты самая красивая из всех девушек, которую я когда-либо встречал, и единственная, кого я мог бы…

Он замялся.

– Мог бы что?

– Даже варвару не приличествует говорить того, что я только что сказал девушке, с которой знаком двенадцать минут.

– Кто бы ты ни был, ты проявляешь незаурядную проницательность, – произнес за спиной фон Харбена иронический голос.

Девушка удивленно подняла глаза, фон Харбен резко обернулся. Ни он, ни девушка не заметили присутствия постороннего. Фон Харбен увидел темноволосого юношу среднего роста с жеманными манерами, который был одет в тунику и стоял, положив руку на рукоятку меча, висевшего на боку. На его лице застыла недобрая усмешка, адресованная фон Харбену.