– Ползу я на коленях, ползу… – продолжал Тухломон.
– Бутылок-то не дал, конечно? – прозорливо перебила Улита.
Недовольный, что его прервали, комиссионер перестал рыдать и, икая, замотал головой.
– Нет. Там же и перебил все! Вдребезги! – едва выговорил он, растирая по лицу слезы.
– И эйдоса она тебе своего не отдала! – подсказала Улита.
Лицо комиссионера перекосилось. Он упал и стал биться об пол, сминая лицо. Он всегда так наказывал себя, когда ему не удавалось завладеть тем единственным, чего он желал острее всего на земле.
– Ненавижу! Не отдала, дура старая! И зачем он ей? У самой небось весь матрас мелочью набит! На мильоны долларов!
– На сколько? Да нет там у нее ничего! – усомнилась ведьма, наделенная даром прозорливости.
– А ты не суйся, тебя не спрашивают! Знаем мы таких святош, а-а! Все копют и копют!.. И ведь еще спасется, корова, к свету примажется! А-а-а! – прошипел Тухломон.
Он еще хотел что-то добавить, но внезапно увидел перекошенное лицо Улиты и заткнулся. Причем не только заткнулся, но и пискнул от ужаса. Разгневанная ведьма шагнула к нему.
– Так тебе и надо, сволочь! Перекантуется твой мрак и без ее эйдоса! – зло сказала она.
Тухломон перестал биться головой и, заморгав злыми внимательными глазками, достал из воздуха блокнот.
– Как ты сказала, секретарша? Чей-чей мрак? Продиктуешь? – спросил он.
Улита наклонилась к нему. Ее глаза зловеще сузились.
– Зачем диктовать? Давай я сразу напишу! Своим почерком! – предложила она свистящим шепотом и протянула руку за карандашом.
Комиссионер слишком хорошо понимал интонации. Не умей он вовремя остановиться, жизнь давно размазала бы его по стене тонким слоем пластилина. Тухломон покосился на ведьму, на Арея, вздохнул, пожевал губами и торопливо проглотил карандашик, который в противном случае воткнулся бы ему в ноздрю или в глаз.
– И что вы все на меня набросились? Я просто так, для души хотел записать! Отслеживаю рост мировых цен на кефир! И вообще я, может, поэт? – пискляво пожаловался он.
Улита шагнула к нему.
– Не подходи, противная! Я чудовищно опасен! У меня черные кружевные трусы по карате! Бойся меня! Мой дедушка плевался ядом! Моя бабушка была психопатка! У меня ноги по уши в крови! – пискнул Тухломон.
Прямо из воздуха он извлек пластмассовый меч и изобразил стойку бешеной обезьяны на цветке ромашки. В другой раз это, возможно, и помогло бы ему выкрутиться, но не сейчас. Арей нетерпеливо посмотрел на дверь, и она распахнулась сама собой.
– Прочь! Надоел! – приказал он.
Едва услышав голос Арея, Тухломон моментально перестал придуриваться и стал деловитым.
– Мне нельзя прочь! Я, между прочим, письмецо принес! От Лигула! – заявил он, кланяясь портрету куда подобострастнее, чем это сделал недавно Арей.
Мечник недоверчиво поставил ногу на тележку с книгами.
– От Лигула? Снова?.. Только что от него был курьер! – недоверчиво сказал он.
Тухломоша захихикал. Зубки у него были мелкие и проеденные. Каждый зубик – новая страница в истории кариеса. Ходили слухи, будто трудолюбивый Тухломон разрабатывает для смертных новые разновидности стоматологических заболеваний.
– Вы такой наивный, командир! Кто же передает действительно важные письма с курьером? Курьера могут перехватить златокрылые, и вообще ненадежный это народец. Ох, ненадежный!
Комиссионер сунул руку в карман брюк. Видно было, как пластилиновая рука волнами удлиняется и, закручиваясь петлями, шарит по туловищу. Пару раз рука выныривала в ворот и скребла пальцами шею.
– Где же письмецо? Неужели потерял?.. – кокетливо пугался он. – Фу ты, ну ты!.. Ух ты, батюшки, вот!
Тухломон извлек маленький, совсем нестрашный с виду конверт с банальным штампом почтового отделения и протянул его Арею. Однако едва пальцы стража коснулись конверта, он превратился в длинный серый пергамент.
Арей пробежал его глазами. Похожая на шрам складка рассекла его мясистый лоб. Он опустил руку с пергаментом, постоял с минуту в задумчивости и прочитал пергамент вновь, на этот раз гораздо внимательнее. Сделав это, мечник медленно разорвал пергамент и швырнул его в услужливо вспыхнувший огонь. Перед этим он пинком вышвырнул за дверь Тухломона, который навязчиво ошивался у него перед носом.
Мефодий услышал, как, глядя на огонь, Арей процедил сквозь зубы:
– К этому все и шло… Меф, помнишь наш с тобой разговор в присутствии Аиды? Поторопись!
Затем он как-то странно, очень странно посмотрел на Даф. Дафне показалось, что она заглянула в глубокую, бесконечно тоскливую бездну. Тот, кто служит мраку, никогда не бывает весел. Если только это не судорожное веселье забвения, не пир во время чумы и не хохот на могилах.
– О чем ты думаешь, светлая? – резко спросил он.
– Вы действительно хотите знать? Я думаю о Тухломоне. Чтобы такая дрянь тебя уважала, нужно самому стать такой же дрянью, а я не хочу…
Арей усмехнулся.
– Ты это серьезно? Зачем тебе это? Уважение – язык общения с равными. Для рабов и негодяев существует плетка.
– Я так не хочу.
– Цыпленок тоже не хотел становиться грилем, да только его спросить забыли, – ответила бойкая на язык Улита.
Глава 2
Суровые будни гламурного котика
Жил-был заяц. Порой он хорохорился и мечтал победить льва.
– Вы только посмотрите на эту тупую гривастую скотину! Если бы он не был так велик, я раздавил бы его одной лапой! – говорил он зайчихам.
Зайчихи слушали невнимательно – у них были свои заботы.
Однажды ночью заяц отправился к людям воровать с грядок капусту и вдруг… Да, это была новенькая боевая граната. Она лежала в колее от автомобильного колеса.
– Вот она: сила! Я убью льва и сам стану царем зверей! – размечтался заяц.
Заяц поднял гранату и отправился искать льва. Льва найти легко, если ищешь по костям. Лев лежал в тени и был не в духе. Он недавно проглотил целиком антилопу, и ее рога кололи ему желудок. Да и вообще лев был уже стар и надоел сам себе.
– Я убью тебя и стану царем зверей! – слегка заикаясь, крикнул заяц.
Лев приоткрыл один глаз.
– Валяй! – сказал он. Заяц стал дергать чеку.
– Что, лапки слабые? Попробуй иначе, – посоветовал Лев. – Прижми ее грудью, возьми кольцо в зубы…
Заяц, трусливо косясь на льва, так и сделал.
– Но подумай вот о чем, заяц, – продолжал лев. – Если граната взорвется, погибну не только я. Готов ли ты умереть вместе со мной? Смерть так черна, смерть так страшна…
Заяц представил себе смерть. Не будет ни зайчих, ни моркови, ничего не будет. Зайцу стало так жутко, что граната сама собой вывалилась из его лапок.
Лев, скучая, зевнул, и на миг стала видна антилопа, лежавшая у льва в желудке.
– Не тот силен, у кого есть граната, а кто готов умереть, – сказала антилопа.
Она потому и оказалась в брюхе, что всегда выкладывала общеизвестные чемоданы вместо того, чтобы смотреть по сторонам.
Темное и мрачное утро, хотя и не раннее. Часов около одиннадцати. В щели с улицы ползет сырость. Мрак, как всегда, слишком занят, чтобы заморачиваться такими мелочами, как плохо подогнанные окна. Угрюмо косясь на руну выпотрошенного школяра, Меф сидит в кресле, закутавшись в плед. Сбоку кресла, на полу стопкой громоздятся книги. Дойдя до конца страницы, Меф пробегает ее глазами еще дважды и лишь убедившись, что все понял, переворачивает. И всякий раз внутри у него на мгновение все замирает.
Вчера он уже поплатился за невнимательность. Пропустил строчки в начале страницы и, попытавшись перейти к следующей главе, пять минут катался по полу со страшной резью в желудке. Ему казалось, что в его живот пробрался суслик и деловито устраивает там норку. Лишь когда прибежала Даф и коснулась его лба рукой, боль утихла, но Меф еще долго лежал на полу, приходя в чувство.
