— Перечислите, какие предметы вы сделали.

— По порядку трудно сказать. Давайте по-другому. Я вам сам все скажу, а что будет непонятно, переспросите. Он пришел первого сентября, представился Савелием Николаевичем. Сказал так: «Мне рекомендовал вас один общий знакомый. Если мое предложение вас не заинтересует, то я обращусь к другому ювелиру». Я резонно ответил, что все зависит от его предложения. Запаивать старые колечки я, разумеется, не стану. Безусловно, я принял его за сумасшедшего. Он начал выкладывать из старого портфеля невообразимые предметы: здоровенный ржавый гвоздь, пузырек из-под лекарств, вырванную страницу из аукционного каталога, картинку из журнала, часы и, наконец, какую-то конусообразную штучку. Как потом выяснилось, это была пуля. И в завершении на стол упало что-то тяжелое, завернутое в тряпку. За всю жизнь в моем доме столько пакости не видел. Он вообще напоминал старьевщика. Этот ужасный потрескавшийся портфель… Непонятно, на какой помойке он его выискал. А одет так, словно сошел с экрана старого фильма. Правда, опрятно, чисто, наглаженно, но ужасно. И эта дурацкая фетровая шляпа. Я и до сих пор считаю, что этот тип чокнутый. С головой у него не все в порядке.

Я спрашиваю: «И что все это значит?» — «А это значит, что все предметы, лежащие на столе, должны стать серебряными». Он развернул тряпку, в которой лежал слиток. В том, что он серебряный, я не сомневался с той секунды, как его увидел, но отлит он был кустарным способом. «Начнем с простого, — сказал он. — Сначала отольете мне пулю, потом гвоздь. Если они мне понравятся, то сделаете пузырек, потом портсигар с этой картинки, следом орден с другой репродукции. Он должен быть достоверным по всем статьям». И эти часы. Пожалуй, единственная достойная вещь.

Женские часики, швейцарские, дорогие, фирмы «Шепард», но в металлической оправе. «Сделайте для них серебряную оправу и браслет». — «Почему вы решили, что я возьмусь за вашу работу? Могу принять заказ на изготовление портсигара, часов, но для ордена нужна соответствующая эмаль, перламутр. А гвозди и пули — не мой профиль. Вы за кого меня принимаете?» — «За исполнителя. Сядь на стул и слушай меня, старик!». Он сказал это так, что у меня подкосились ноги, и я сел. Хорошо еще, что мимо стула не промахнулся. Сильная личность, ничего не скажешь. Давил на меня, как пресс.

Он достал из кармана маленькую коробочку, в которой обычно дарят колечки дамам, и, открыв ее, поставил на стол. «Это твой гонорар. Получишь его, после того как сделаешь все, что я тебе заказал». Вы знаете, у меня язык прилип к небу. В коробочке лежало подлинное клеймо Фаберже. Я знал, что они еще существуют в природе, но видел только на иллюстрациях. Вы должны меня понять. Я способен делать вещи не хуже мастеров великого Фаберже, но они никогда не будут вызывать такого восторга. И дело не в таланте и не во вкусе. Все дело в нашем снобизме. Стоит человеку увидеть это клеймо, и любая безделушка приобретает статус шедевра. Всем важен лейбл, этикетка, фирма, а не товар. Настоящих ценителей — единицы, в России их по пальцам можно пересчитать. Нет пророков в своем отечестве. Я не мог устоять.

Ведь для художника важно признание, пусть даже под чужим именем. Робер Броссен умер в тюрьме как преступник, но до сих пор никто не может отличить настоящих Гогена, Лотрека, Ван-Гога от броссеновских, которые продолжают висеть в Лувре и других галереях и частных коллекциях. Последний свой шедевр он подарил начальнику тюрьмы, и он признан лучше оригинала. В этом все дело.

— Что было дальше?

— Он приходил еще три раза. На следующий день забрал пулю и гвоздь, через неделю портсигар и еще через две недели часы и орден. Клеймо и оставшееся серебро он оставил мне. С тех пор я его не видел.

— Значит, он был у вас в последний раз около двух недель назад?

— Да, двадцать первого сентября. Я спросил его: «Зачем вам серебряные пузырьки и гвозди? Эти предметы не имеют никакой ценности». Он ответил: "Это не предметы. Это орудия убийства. Чуть позже они превратятся в предметы под названием «улики». На этом наше знакомство закончилось.

— Вы можете описать его внешность?

— Я себе уже задавал подобный вопрос. Пытался вспомнить его, но не смог. Доходишь до какого-то места, и память начинает буксовать. Одежду помню, имя помню, а вместо лица возникает какая-то серая масса. Я даже голос его запомнил, голос человека, не терпящего возражений.

— Но он сказал вам правду. Все эти предметы не что иное, как орудия убийства, и уже превратились в улики. Каждый сыграл свою роль, кроме ордена, часов и гвоздя. По поводу ордена я уже знаю, кому он готовит погибель. Можно от вас позвонить?

— Ради Бога!

Трифонов подошел к телефону и набрал нужный номер.

— Подполковника Крюкова. Трифонов говорит.

— Извините, Александр Иваныч, но подполковник на выезде. Капитан Забелин обнаружил труп артиста Костенко.

— Какой адрес?

— Маросейка, двенадцать.

— Ну вот, и орден сыграл свою роль орудия убийства!

Ахвледиани ничего не понял. Вероятно, следователь тоже показался ему сумасшедшим. И куда только этот мир катится?!

О чем можно беспокоиться с таким лицом, когда тебя и мать родная не признает. Сломанный нос превратился в картошку, а белки глаз, залитые кровью лопнувших сосудов, потеряли цвет и форму. Точнее сказать, приобрели форму чемпиона Монголии по обжорству. Веки выпирали вперед бровей на пару сантиметров. Два ярких фингала вместо щек и разбухшие губы, словно их пытались накачать воздухом вместо колесных шин. Одним словом, красота неописуемая плюс ободранные коленки и рваный плащ.

Итак, одна из самых красивых актрис модного московского театра добралась до столицы. Пешком, как вы догадываетесь, да еще лесочком, где был потерян первый каблук и сломан второй, умышленно, для равновесия. Вот такое чудо попыталось украсить столицу, вид которой и без того портила тусклая безрадостная погода. О чем она думала, никто сказать не может, и сама Анюта в том числе. Голова не работала. Просто женщина встала и пошла. А что делать-то? И жить хочется, и пить, и есть, и даже спать. Все то же самое, что свойственно любому живому существу, не умеющему думать.

Около полудня Анна очутилась у метро «Войковская». Вряд ли название станции имело для нее значение. Ее интересовал любой вещевой рынок. Купить что-либо на мелочь в кармане невозможно, а вот продать кое-что она могла. Четверо парней в кожаных куртках кавказской внешности стояли неподалеку от входа и топтали асфальт вокруг себя. Сейчас она их не боялась дай Бог, чтобы они ее не испугались.

— Кто тут из вас товаром интересуется? — спросила Аня осипшим голосом.

— Это ты себя товаром называешь? — спросил один коротышка, ломая русские слова, и все разом захохотали.

— Вот это.

Анна вынула из кармана револьвер, но без глушителя, и положила на ладонь. Точный размер женской руки. Сначала ребята отпрянули, потом осмелели.

— А ну дай глянуть!

— Аванс сто баксов — и смотри. Покупаешь — еще двести, и прощай.

— Газовый?

— Да, только газ — свинцовый, твою черепушку насквозь прошибет.

— Дорого.

Второй спросил:

— А патроны есть?

— Четыре штуки. А иначе за гроши не отдавала бы.

Тот, что повыше, достал из кармана деньги — рубли, марки и доллары. Выудил сотню и протянул женщине. Она отдала ему револьвер. Тот прикрыл его полой куртки и долго рассматривал.

— А где патроны?

— А где еще две сотни?

Анна вынула руку из плаща и разжала ладонь. На ней лежали четыре сверкавших патрона.

— За двести возьму.

— Только что и у кого, я не знаю, — грубо ответила Анна. — Я тебе не пугач предлагаю, а серьезную машину. Или думаешь, не продам?

— Ладно. Двести и тысяча рублями. Больше не дам. Дороже трехсот я сам его не продам. Смысла нет рисковать.

— Гони деньги.

Торг состоялся, и они разошлись мирно.

Анна прошлась по рынку и накупила косметики, колготы и кроссовки, самые дешевые и очень неподходящие к длинному плащу, но сейчас ей было на все наплевать. У выхода с рынка она зашла в магазин, купила бутылку водки, пластиковый стакан и чебуреков. Сложив все в пакет, она направилась в метро.