Вдруг наша лошадь изумленно заржала, застыв как вкопанная. Я с интересом посмотрела на причину ее удивления. Из-за очередного поворота дороги, опираясь на клюку, ковыляла сгорбленная бабулька. Волосы, аккуратно упрятанные под цветастый платочек, востроносое лицо и хитрые блеклые глазки с подслеповатым прищуром. Клюка проворно перебирала дорогу, маленькие ножки семенили в нашу сторону.
– Деточки! – обрадованно заверещала старушка, ковыляя еще прытче. – Мне вас небушко пожаловало! Торбочка моя кудыть-то запропала… Оченьки старушечьи разглядеть чаво могуть? Ить ничаво не зрят, окаянные! Ваши-то глазоньки молодые, вострые, гляньте вона в тех кусточках…
Мой взгляд непроизвольно метнулся к указанным клюкой кустам. Малинник невозмутимо хранил свои тайны при себе. Не стоило и пытаться разглядеть потерянную кошелку с такого расстояния в густых зарослях малины! Передо мной настойчиво замаячила перспектива поисков пропажи, а совесть не позволила ее проигнорировать. Виски легонько сжала начинающаяся мигрень.
– Ах ты старая хрычовка! – неожиданно напустилась на старуху Тайя.
Я ошарашенно упала обратно в телегу, из которой уже почти выбралась, чтобы пойти и детально обследовать заросли.
– Вот это видела?! – Тайя бросила вожжи, чтобы освободить руки для составления фигур из трех пальцев. – Сама по кустам шурши, пока своим костылем по маковке не получила!
«Сурово она с бабулькой!» Не замечала за Тайей неуважения к старшим.
Мийя, проснувшаяся от громких криков, тоже с удивлением взирала на мать. Лошадь переступала с ноги на ногу и нервно всхрапывала.
– Подруга, ты чего?.. – осторожным шепотом поинтересовалась я.
Обернувшись, Тайя обожгла меня гневным взглядом.
– Помолчи! – повелительно прошипела она и вернула внимание к воспрянувшей было от моего заступничества старухе. – Ну-ка пошла отсюда, древняя кочерыжка! И чтоб я тебя больше не видела!
Бабка обиженно засопела и растаяла в воздухе, подернувшись полуденным маревом. Даже клюки не осталось на укатанной земле, чтобы напомнить о ее пребывании. Тайя невозмутимо стеганула кобылу, и та резво снялась с места. А я наконец-то поняла, что жарко мне не только из-за припекающего послеполуденного солнца: браслет горячил левое плечо. Но не до болезненного ожога, чтобы обратить на него внимание незамедлительно.
– Мам, а почему бабушка исчезла? – озвучила мои противоречивые вопросы девочка.
– Потому что, доченька, это не бабушка.
– А кто? – уточнил настырный ребенок.
– Боли-бошка, – пустилась в объяснения Тайя, предназначенные, похоже, больше для меня, чем для дочки. – Проказливый лесной дух, обитающий в ягодных зарослях. Является путникам в обличье немощного старичка или старушки, просит найти якобы потерявшуюся сумку. Соглашаться ни в коем случае нельзя! Начнешь беспокоиться о потере, голова разболится, да и заплутаешь в зарослях, которые вроде бы в просвет видны. Вот такие элементарные вещи, дочка, алонии проходят еще в самом начале обучения.
Я сконфуженно терзала свой рюкзак, оттирая существующее исключительно в моем воображении пятно. Перед глазами стояло видение пухлого литературного труда Сегрия Моронского «Духи. Подробное описание с иллюстрациями». Вышеупомянутый Боли-бошка проходил в одной группе с Аукой и Лесавками.
Стыд мне и позор!
«А также общественное порицание!»
Дорога выбежала из зарослей, тесня скошенную траву своей пыльной лентой. Телега жаловалась на долгий путь тихим скрипом. Мухи, привлеченные походной трапезой, досадливо жужжали прямо над ухом. Теплая, почти горячая вода, плескавшаяся в бутыли, не утоляла жажду, а тут же терялась с потом. Волосы под шляпой слиплись в мокрый, грязный колтун, оставлявший на коже черные разводы жирной сажи. Скрипеть повозке пришлось еще довольно долго: крыши домов показались, только когда солнце красным боком уже цеплялось за вертевшиеся на них флюгеры.
Тайя сидела, крепко вцепившись в вожжи, и не произносила ни слова. Я тоже молчала, не смея ей мешать в столь ответственный момент. Мийя следовала моему примеру, несмотря на то что измаялась за целый день ожидания.
Золото, а не ребенок.
Поселение в окружении пастбищ и убранных наделов пашни уютно устроилось в низине между двумя холмами. Открывшаяся с одного из них панорама просто кричала о достатке: это была уже не просто деревня, как я себе ее представляла, а почти что маленький городок. Его огородили добротной каменной стеной с двумя воротами, по традиции расположенными с южной и с восточной сторон. Пространство, обнесенное оградой, которую возвели с солидным запасом лет этак двести назад, полностью застроили, и дома уже начали потихоньку тянуться ввысь.
Наша лошадь устало подвезла нас прямо к южным воротам, которые охранял хорохорившийся дед с залихватски закрученными седыми усами и алебардой наперевес. Весь бравый вид старичку портила консервная банка, поеденная ржой, служившая ему рыцарским шлемом. Дедок восседал на ящике в тени каменного навеса.
– Кто такие?! – грозно вопросил он, выбираясь из-под козырька. – Ночь подбирается к обережному кругу – неча туточки чужим разгуливать!
«Вот это гостеприимство, ничего не скажешь!» Что, теперь жди утра и пропадай за воротами?!
– Разве так заповедал Единый встречать вернувшихся из долгого пути родственников, а, дядя Хайян? – наконец-то подала голос Тайя.
Хорошо, а то я уже начала опасаться, как бы она не онемела.
Оружие с глухим стуком упало на землю. Сухие, старческие руки порывисто обняли Тайю, одновременно пытаясь утереть выступившие на глазах слезы.
– Прости дурня старого, внучка, – запричитал дедок. – Совсем глаза подводить стали. Мы уж не чаяли никого из вас увидеть! Ни тебя, ни сестренку твою. Почто опять в наши края? Весточка до нас донеслась, будто ты замуж пошла за кернийского барона, али брешут все?
– Не врут. Овдовела я, дядя Хайян. Вот и решила вернуться в родные места, да не одна, а с дочкой. – Девочка смущенно выглянула из-за материнской юбки. – Это Мийя. А это, – она указала на меня, – Рель, – мой провожатый. Может быть, все-таки впустишь нас в Ольном?
Старик, спохватившись, широко распахнул ворота и не позабыл запереть их за нами. Людей на улицах было немного, но те, что оказались неподалеку, ошеломленно смотрели на моих спутниц. Они, в отличие от Хайяна, близорукостью не страдали и тянулись следом. Опережая нас, несся недоуменный шепоток: «Она вернулась? Кто вернулась? Она вернулась!»
– Батюшка с матушкой твои, слава Единому, живы и здравствуют, – отвечал по дороге на бесчисленные вопросы бывшей алонии Хайян. – Тийан и по сию пору первый кузнец в деревне, хотя твой братишка уже ни в чем ему не уступит. Как времечко-то бежит! Еще недавно хворостиной стегал этого сорванца за покражу яблок! А вот уже и усищи отрастил да жену завел. Женился он, к слову сказать, на дочке Кейна-пасечника, живут с твоими родителями. Двое деток-погодок подрастают. Эйя преставилась прошлой весной, совсем плоха перед смертью стала, никого из родных не узнавала. А уж что чудила! Бывало, нарядится под вечер аки молодуха, словит какого бедолагу – и давай с ним по улице прохаживаться. Невестится, значит, – вся деревня со смеху покатывается! Или вот еще…
За такими занимательными разговорами, пройдя половину поселка и свернув с главной улицы, наша процессия остановилась перед добротным, ладно сложенным домом. Чуть поодаль нещадно дымил трубой приземистый сруб, по моему скромному разумению (а может, и с подсказки Рисы) бывший кузницей. Тайя неуверенно окаменела у калитки, не решаясь сделать следующий шаг. Все сопровождающие замерли истуканами, ожидая ее дальнейших действий. Не знаю, как долго мы так простояли бы, если бы в это мгновение, будто почувствовав всеобщую нерешительность, из дома не вышла женщина. Не подлежало сомнению, что я вижу мать Тайи: те же черные, но с нитями серебра волосы, собранные в тяжелый пучок, высокая, статная фигура, которую, как ни старались, не смогли испортить прошедшие годы и нелегкая деревенская жизнь.
