— А куда вы пойдете один? — спросила она. — У кого спросите, куда идти? Это же не ваш мир. Так?

Роланд вопрос проигнорировал.

— Если здесь еще будут люди, когда ты вернешься первый раз… стражи порядка, охранники, синерубашечники… не знаю, как вы их называете, проедешь мимо, не останавливаясь. Вернешься через полчаса. Увидев их, опять проедешь мимо. Так и катайся, пока они не уедут.

— Могут они заметить, что я езжу взад-вперед?

— Не знаю, — стрелок пожал плечами. — Могут?

Она задумалась, едва не улыбнулась.

— Здешние копы? Скорее нет, чем да.

Он кивнул, принимая ее суждение.

— Когда ты увидишь, что посторонних нет, остановись. Ты меня не увидишь, но я увижу тебя. Я буду ждать до темноты. Если ты не появишься, уйду.

— Я приеду за тобой, но не на этой жалкой пародии на пикап. Я приеду на «мерседес-бенц S600», — последнюю фразу она произнесла не без гордости.

Роланд понятия не имел, что такое «мерседес-бендс», но кивнул, будто знал.

— Поезжай. Поговорим позже, после твоего возвращения.

«Если ты вернешься», — подумал он.

— Думаю, вам это понадобится, — она сунула револьвер в кобуру.

— Спасибо, сэй.

— Не за что.

Он наблюдал, как она идет к старому пикапу (который, по разумения Роланда, очень даже ей понравился, несмотря на доставшиеся ему пренебрежительные эпитеты), села за руль. И в этот самый момент он вдруг понял, что ему кое-что нужно, и это кое-что могло быть в кузове пикапа.

— Подожди! — крикнул он.

Миссис Тассенбаум уже взялась за ключ зажигания. Теперь убрала руку и вопросительно посмотрела на стрелка. Роланд осторожно положил Джейка на землю, под которой ему вскорости предстояло лежать (собственно, эта мысль и заставила его остановить женщину), и поднялся. Поморщился, положив руку на бедро, но только по привычке. Боли не было.

— Что? — спросила она, когда он подошел. — Если я сейчас не уеду…

Для него на тот момент не имело значения, уедает она вообще или нет.

— Да. Знаю.

Он заглянул в кузов. Там валялись какие-то инструменты, и стояло что-то прямоугольное, накрытое синим брезентом. Края брезента подоткнули под прямоугольный предмет, чтобы его не сдуло ветром. Освободив брезент, Роланд увидел восемь или десять ящиков, сделанных из жесткой бумаги, которую Эдди называл «кард-тоном». Ящики сдвинули вместе, вот и получился прямоугольник. Картинки на картоне подсказали стрелку, в ящиках — пиво. Но содержимое ящиков его совершенно не интересовало. С тем же успехом в них могла лежать взрывчатка.

Пришел он за брезентом.

Отступил от пикапа, держа его в руках.

— Теперь можешь ехать.

Она вновь взялась за ключ, который запускал двигатель, но не сразу повернула его.

— Сэр, я сожалею о вашей утрате. Хотела сказать вам об этом. Я вижу, как много значил для вас мальчик.

Роланд Дискейн склонил голову и ничего не сказал.

Ирен Тассенбаум еще несколько мгновений смотрела на него, напоминая себе, что иной раз лучше молчать, чем говорить, потом завела двигатель и захлопнула дверцу. Он наблюдал, как она выехала на асфальт (педалью сцепления уже пользовалась легко и уверенно) и резко развернулась, чтобы поехать на север к Ист-Стоунэму.

«Сожалею о вашей утрате».

И теперь он остался один со своей утратой. Один с Джейком. Роланд постоял, окинул взглядом небольшую рощу рядом с шоссе, посмотрел на двоих из тех трех, пути которых сошлись в этом месте: на мужчину, лежащего без сознания, и на мальчика, мертвого. Глаза Роланда, сухие и горячие, пульсировали в глазницах, и в этот момент он вдруг решил, что опять утерял способность плакать. Мысль эта ужаснула его. Если он не мог пролить слезу, после того, что приобрел и опять утерял, какой смысл в этих приобретениях, этих потерях? Вот он и испытал огромное облегчение, когда слезы все-таки пришли. Полились из его глаз, смягчив их чуть ли не безумный синий блеск. Они бежали по грязным щекам. Он плакал практически беззвучно, лишь одно рыдание вырвалось из груди, но Ыш его услышал. Поднял морду к коридору быстро движущихся облаков и коротко взвыл. А потом вновь замолчал.

Роланд уносил Джейка все глубже и глубже в лес, а Ыш семенил рядом. То, что ушастик-путаник тоже плакал, Роланда больше не удивляло; он и раньше видел, как плакал зверек. И дни, когда он думал, что демонстрация Ышем разумности (и сочувствия) не более чем подражание, остались в далеком прошлом. На этой короткой прогулке Роланд думал, главным образом, о молитве за мертвых, которую услышал от Катберта во время их последней кампании, той самой, что закончилась на Иерихонском холме. Стрелок сомневался, что Джейк нуждается в молитве, чтобы отправить его в Потусторонье, но Роланду требовалось хоть чем-то занять свой разум, потому что он не чувствовал себя сильным. Боялся, что сойдет с ума, если мысли уйдут слишком далеко не в том направлении. Возможно, позже он мог побаловать себя истерикой, или даже гневом, излечивающим безумие, но не теперь. Он не мог позволить себе сломаться. Не мог допустить, чтобы мальчик зазря отдал свою жизнь.

Зелено-золотое марево, которое можно встретить только в лесах (и старых лесах, вроде того, где буйствовал медведь Шардик), сгущалось. Оно спускалось между деревьев тусклыми лучами, и место, где наконец-то остановился Роланд, больше напоминало церковь, чем поляну. От дороги, в западном направлении, он прошел примерно двести шагов. Положил Джейка на землю и огляделся. Увидел две ржавые банки из-под пива, несколько гильз, возможно, оставленных охотниками. Отбросил подальше в лес, чтобы очистить поляну. Посмотрел на Джейка, утерев слезы, чтобы увидеть его, как можно яснее. Лицо мальчика было чистым, как поляна, Ыш об этом позаботился, но один глаз оставался открытым, словно мальчик кому-то злобно подмигивал, и вот с этим надо было что-то сделать. Роланд опустил веко пальцем, а когда оно вновь подпрыгнуло вверх (как жалюзи с норовом), послюнявил палец и вновь опустил веко. На этот раз оно не дернулось.

Рубашку Джейка перепачкали пыль и кровь. Роланд снял ее, потом свою, надел на Джейка, перекатывая его, как куклу. Рубашка доходила Джейку почти до колен, но Роланд не стал заправлять ее: она скрыла и пятна крови на джинсах Джейка.