Бабкин помрачнел.

– Как и мы. – Налил себе чаю в чашку и задумчиво положил пять ложек сахара. Увидевшая это тетушка всплеснула руками:

– Куда такой сладкий? Вредно!

– Тебе вредно, а мне полезно. У меня напряженная умственная деятельность, ее нужно стимулировать сахаром.

– Сказала бы я, какая у тебя деятельность, да Макара стыжусь, – проворчала тетушка, пряча сахарницу в буфет. – А будешь много сладкого есть – растолстеешь, и ни одна рыжая девица на тебя не польстится.

– Ладно, – серьезно согласился Бабкин, – можешь одну ложку вынуть.

Тетушка обрадованно схватила чайную ложечку, обтерла ее об фартук и уже собиралась окунуть в кружку племянника, как до нее дошло, что над ней издеваются.

– Ах, засранец! – покачала она головой и сунула ложечку в карман. – Ну, погоди, и тебе...

Не договорив, она пошла к выходу.

– Стой, куда ложку потащила? – крикнул ей вслед Бабкин. – Что за клептоманские привычки?!

Но дверь за тетушкой уже захлопнулась.

Переведя взгляд на Илюшина, Сергей увидел, что тот сидит с напряженным лицом.

– Ты догадался, кто наш убийца? – с надеждой спросил Бабкин, обжигаясь горячим чаем.

Но Макар отрицательно покачал головой:

– Серега, что ты пел, когда вошел?

– Я? «Ивасей». Это такие барды крутые.

– Про «Ивасей» я и сам знаю, – отмахнулся Макар. – Слова напомни.

– Ну... – нахмурился Бабкин. – «Я хотел быть высокой сосною, чтобы время катилось рекой, чтобы ты, проходя подо мною, по коре проводила рукой».

Макар страдальчески закатил глаза.

– Серега, ты спой не то, что тебе твое примитивное и неглубоко скрытое Я подсказывает, а то, что ты пел при мне! Там слова были какие-то очень важные...

– А, самое начало... Короче, сначала про сосну, а потом – «по утрам не расчесывать хвою».

– «И не мыться, пока не польет», – вспомнил Макар. – Отлично. Спасибо, Серега, я поймал мысль.

Он встал и быстро пошел к двери.

– Какую? – крикнул ему вслед Бабкин, но Илюшин уже был за дверью.

Сергей пожал плечами и принялся допивать чай.

Макар нашел Ирину Егорову в саду, поздоровался и сразу перешел к тому, что его интересовало:

– Ира, ваша семья ходит мыться к Липе Сергеевне, правда?

– Да, – кивнула девочка. – С тех пор, как наша баня сгорела. Они нас пускают.

– А ты не знаешь, мама или папа что-нибудь дают старичкам взамен? Может быть, газеты им привозят из города или сладости... Ну, я не знаю, что еще может быть.

– Не газеты и не сладости, – сдержанно ответила Ирина. – Я случайно знаю, дядя Макар, потому что один раз подслушала родительский разговор. Все вокруг говорят, какие Иван Петрович и Липа Сергеевна хорошие, какие они славные, им родители по триста рублей каждую неделю платят.

В голосе ее зазвучала горечь.

– По триста рублей, значит, – повторил Макар. Сумма для деревни была большая. – Вот тебе и чудные бескорыстные старички...

– Да они вовсе не такие! – горячо заговорила Ирина. – Я не знаю, за что мама и папа так их любят.

«Твои мама и папа в людях совершенно не разбираются, – подумал Макар. – Как я и предполагал: очередной игошинский миф развеян».

Он поблагодарил Ирину и вернулся домой – ему было что обсудить с Сергеем.

Вечером приехала Вероника – уставшая и еле стоящая на ногах. Про похороны рассказывать не стала, обронив только, что все прошло нормально. О смерти Лесника она успела узнать от жителей соседней деревни, ехавших с ней в одном автобусе: кровавое убийство обсуждали во всем районе. Она не плакала, но вид у нее был такой, что Маша сердито подумала, готовя для Вероники чай: «Нельзя все в себе копить, Митя не виноват, а если и виноват...»

Она запнулась на этой мысли. Маше легко было представить: будь Митя ее мужем, все ее размышления были бы только об одном – как скорее вытащить супруга из-под ареста и не допустить, чтобы его посадили. Веронику терзало совсем другое – виновен ли ее Митя или нет? Поэтому, когда вечером к ним заглянули Сергей и Макар, она бросилась к обоим с таким видом, будто они принесли ответ на мучивший ее вопрос. Но ответа у них не было.

– Я не понимаю... – растерянно говорила Вероника, крутя в руках мятную веточку: запах успокаивал ее. – Не понимаю. Столько оперативников в деревне, следователь из города приехал, и все равно не могут найти убийцу! В Игошине живет всего полсотни человек, может быть, чуть больше. Почему же милиция ничего не делает?!

Бабкин собирался заметить, что милиция тут ни при чем, но Макар опередил его:

– Вероника, они все делают, – убедительно проговорил он. Женщина недоверчиво подняла на него голубые глаза, которые, казалось, за последние дни стали сероватыми. – Дело вовсе не в том, сколько человек живет в Игошине. Да хоть бы и десять!

– А в чем же?

– От любого преступления ведут два пути. – Макар покосился на Бабкина. – Сергей гораздо лучше меня знает и может объяснить.

– Сам расскажешь, – качнул головой тот.

– Во-первых, люди, – продолжал Илюшин. – Преступник разговаривает с жертвой, его видят свидетели, он проговаривается знакомым, связывается с перекупщиками, чтобы сдать вещи, если речь идет о воре. Любой из людей, с которыми общался убийца, мог бы стать ниткой, ведущей к нему. Год назад я шел по следу девушки, которая исчезла из Москвы, присоединившись к секте, за четыре года до начала нашего расследования. Группа продвигалась по лесам, старалась не привлекать к себе внимания. Но в каждой деревне, куда все-таки сектанты порой заглядывали и столько времени спустя, находился человек, который рассказывал мне о них. В каждой! Священник, пожилая женщина, ребенок – все эти люди один за другим вели меня к тому месту, где девушка умерла. Но в нашем случае таких сведетелей нет.

– Или оперативники не могут их найти! – с отчаянием проговорила Вероника. – Я думаю, что Лесник и был такой ниточкой, поэтому его и убили.

Илюшин кивнул.

– Возможно. Второй путь – вещи, – продолжал он. – Иначе говоря, следы. Нет идеальных преступлений, что бы там ни писали в детективных романах. Человек, убивший вашу мать, Вероника, должен был оставить отпечатки в доме. Тот, кто ударил Лесника, унес с собой топор – его собственный топор, кстати. На траве были следы ног. Оперативники работают грамотно: они ищут людей и следы. Не их вина, что у них ничего не получается, потому что на самом деле единственное, что могло бы им помочь, – тот самый топор, а вы же знаете, как легко спрятать его в деревне.

– А наволочка? – неожиданно подала голос Маша, сидевшая не за столом, а в углу. – Макар, почему вы ничего не говорите про наволочку? Она ведь тоже улика. Вдруг вы ее найдете... или оперативники? Тогда станет ясно, кто убил Юлию Михайловну?

Макар взъерошил волосы и покачал головой.

– Не хочу вас расстраивать, – мягко проговорил он, – но я сомневаюсь, чтобы на наволочке были действительно важные следы, по которым можно найти убийцу.

– Зачем же тогда он унес ее?

– Затем, что слишком много телевизор смотрел, – ответил Бабкин вместо Макара.

– Именно, – подтвердил Илюшин. – Думаю, тут убийца перестраховался. Может быть, боялся, что на ткани будут отпечатки его пальцев. Но в качестве улики пресловутая наволочка... – с сомнением пожал он плечами. – Не знаю, не знаю...

В комнате наступило молчание. Вероника слишком сильно нажала на веточку, и та сломалась.

– Получается, – тихо сказала она, – что найти преступника невозможно?

Бабкин не стал отвечать. Сам он считал именно так.

– Почему же? Возможно, – раздался голос Макара, и Сергей удивленно взглянул на друга. Пока они не продвинулись ни на шаг в расследовании, не считая того, что узнали несколько неприятных деревенских тайн. – Мы с Сергеем довольно много сделали, – невозмутимо продолжал Илюшин, и Бабкин еле сдержался, чтобы не пихнуть его под столом ногой. – Завтра или даже сегодня я поеду в город, потому что мне нужно кое-что выяснить. Вот тогда можно будет поговорить более предметно.