Впрочем, у самого Всеволода тоже на душе кошки скребут. Девять дружинников не уберег, девять человек потерял за ночь. Много… И Сагаадай, вон, – мрачнее тучи. Да, всем им дорого обошлась эта победа. Но все же самую великую цену сегодня заплатили тевтоны. По количеству павших – у немцев потерь много больше. И возятся немцы дольше. От помощи-то отказались. А в таких делах навязываться не принято.

Сами… Все – сами. Тевтоны сами растаскивают груды мертвых упырей. Сами извлекают из-под изрубленных тварей испитых братьев. Сами ищут раненых. Хотя раненых в этом бою практически не было. Где-то там, внизу, с прочими саксами, должно быть, и Бернгард. На стенах, по крайней мере, магистра не видать.

Всеволод наблюдал…

Странно все же ведут себя кнехты и рыцари.

Первые солнечные лучи уже пусть робко, но коснулись места ночного побоища, а орденские братья все еще ходят меж трупами с оружием наголо. Настороженно заглядывают в темные уголки, в зияющие ниши окон и в распахнутые двери, в густой полумрак под лестницами и навесами. Каждый темный закуток проверяют самым тщательнейшим образом. Словно проверяют что-то. Ищут.

И опасаются чего-то словно…

Поневоле вспомнились предупреждения кнехта с рваной щекой о замковом упыре. Так ли уж нелепы и беспочвенны зловещие слухи, гуляющие по крепости?

– Нахтцереров высматривают. Если кто вдруг уцелел, – послышался рядом знакомый голос.

Всеволод оглянулся. Конрад! А рядом с бывшим послом – Бранко. Оба – с ног до головы – перемазаны черной кровью. Но оба – невредимы.

– Уцелел? – переспросил Всеволод. – Такое возможно?

– Едва ли… Рассветает. Солнце уже высоко, а там, – Конрад кивнул на замковый двор, – от света уже не спрячешься. К подземельям нахтцереры не пробились. Во внутреннюю цитадель – тоже не попали, так что укрыться тварям негде.

– Тогда зачем вообще тратить время на поиски?

Ему снова ответил Конрад. Не сразу, правда, – замявшись, что не укрылось от глаз Всеволода.

– Ну-у… Осторожность никогда не бывает излишней. Особенно на прорванной границе миров.

– А мне вот сдается… – Всеволод так и вперился в рыцаря пытливым взглядом, – сдается мне, твоими братьями движет не одна лишь осторожность. Еще – страх.

– Страх – здесь частый гость, – неожиданно легко согласился Конрад. – Ибо страх нередко идет рука об руку с осторожностью. Просто кто-то умеет совладать со своим страхом, а кому-то этого не дано.

– По-моему, не в этом дело, – Всеволод не отводил от него глаз. – По-моему, ваши воины сейчас не просто обшаривают поле боя. Они словно стараются обезопасить себя от… от того, что уже случилось однажды. И не желают, чтобы это повторилось вновь.

– Ты о чем, русич? – Конрад нахмурился.

Волох по-прежнему хранил молчание. Только внимательно смотрел на Всеволода. Внимательно и, кажется, встревоженно. Что ж, пришло, пожалуй, время для разговора начистоту. Для разговора о том, о ком не принято говорить.

– О некоем упыре, который, как рассказывают, еще в начале Набега прорвался в замок и ныне прячется где-то по эту сторону стен.

Конрад и Бранко переглянулись.

– Что именно ты слышал? – на этот раз вопрос задал волох.

– Что два человека уже пропали. За два месяца. Что позже их нашли обескровленными.

– Тут люди гибнут почти каждую ночь, русич, – задумчиво проговорил волох. – И каждого погибшего кровопийцы-стригои стараются испить досуха.

– Ты меня не понял.

– Прекрасно понял, – возразил Бранко. – И пытаюсь объяснить, чтобы понял ты. Набег начался давно… очень давно. И мы удерживаем замок долго… очень долго. Это тяжело, это утомляет, это изматывает и тело, и душу. Это не всем оказалось по силам. Ночные штурмы, бессонные ночи, тяжелая дневная работа и ни единой человеческой души на несколько дней пути вокруг. Только нечисть кругом, конца-краю которой не видать… Все, что происходит здесь, весьма способствует унынию и отчаянию. И постепенному перерастанию вполне естественного, но подвластного разуму и воле страха в страх неосознанный, в скрытую, подспудную, неконтролируемую, безрассудную панику, не прорывающуюся пока наружу, однако отравляющую изнутри умы и сердца, изъязвляющую нестойкие души. Именно из такого страха и такой паники взрастают беспочвенные и опасные слухи…

Что ж, все это Всеволод знал. Хорошо знал и понимал. Это ему объяснять не надо. Сам, помнится, успокаивал себя вот так же. Но…

Ох уж оно, это «но»!

– А опасные слухи следует пресекать, – продолжал тем временем Бранко. – Пресекать жестко и быстро. Любой ценой пресекать. Если мастер Бернгард узнает, кто из братьев разглагольствует о замковой нечисти, – ему не жить. Ты скажешь магистру – кто?

Всеволод покачал головой. Не для того он приехал сюда, чтобы наушничать. Не для того вел дружину долгим и опасным путем… Хотя в словах волоха, конечно, есть доля жестокой правды. Опасные слухи, действительно, нужно пресекать, не считаясь с ценой.

– Тогда мой тебе совет, – Бранко чуть понизил голос. – Впредь сам не заводи таких бесед без особой надобности. Не подбрасывай дров в постыдный костер паникерства. Иначе однажды он пожрет и тебя, и всех твоих соратников вернее любой темной твари.

Это была не угроза, из-за которой можно было вскинуться, ругаться, драться. Дружеское предупреждение это было, сказанное самым что ни на есть благожелательным тоном.

– Не позволяй пустым россказням и досужим домыслам смущать душу. Ибо нет по эту сторону замковых стен кровопийц-стригоев… – Бранко покосился вниз, на путаные проходы, загроможденные белесыми телами. – Нет здесь живых стригоев, перешедших границу обиталищ. Есть только слухи, Всеволод, всего лишь слухи… Или ты все же думаешь иначе?

– Нет, – Всеволод покачал головой. – Иначе я не думаю.

Но вот как, интересно, думают те, внизу. Те, что с обнаженными мечами и замирающими сердцами заглядывают в каждую темную нишу, в каждую распахнутую дверь.

Чем объясняется столь нервозное поведение тевтонов, тщательно прочесывающих замковый двор при свете восходящего солнца? Не ожидают ли они, что пресловутые слухи… только слухи… всего лишь слухи… вдруг материализуется из последних клочьев рваной тьмы? Не боятся ли удара в спину – удара таинственного и неведомого врага – больше, чем упыринных полчищ, каждую ночь прущих на крепость в открытую?

Не по себе было Всеволоду в это зябкое, неуютное только-только просыпающееся утро, заваленное людскими и нелюдскими трупами, залитое красным и черным. Неспокойно было у него на душе.

Отчего так?

Почему?

А волох все говорил – ровно, вкрадчиво, словно увещевая неразумное дите:

– Пресловутого кровопийцу, якобы довольствующегося одним убиенным в месяц и свободно разгуливающего по замку, полному народа, никто ни разу не видел, так что…

Стоп! Вот оно! По замку полному народа… Всеволод наконец понял – откуда взялась эта необъяснимая тревога. Он огляделся вокруг. Посмотрел на стены. Под стены. Внутри и снаружи крепости. Всюду копошились люди. Всюду, где шел ночной бой.

– Бранко, Конрад, здесь все?! – Он обвел рукой вокруг.

– Кто – все? – не понял волох.

– Где – здесь? – спросил тевтон.

– Гарнизон! Сторожа ваша! Все воины тут?

– Разумеется, – кивнул Конрад, – как и положено. Павших нужно собрать. Падаль – выбросить. А после… Да ты и сам видишь, сколько работы. Чем раньше мы начнем готовить крепость к следующей ночи, тем…

– Но если все здесь, – перебил Всеволод, – у внешних стен и во дворе, значит, в главной башне детинца никого не осталось?!

– Никого, – подтвердил Конрад. – Ни в башне, ни во всей внутренней цитадели. А зачем? Туда же твари не прорвались. Скоро, правда, мастер Бернгард выставит сменный дозор на смотровую площадку донжона. Но пока – никого.

Никого! Одна только Эржебетт в лабиринте безлюдных переходов и галерей. Все прочие – снаружи. Все, кроме беспомощной немой девчонки. А еще – слухи… только слухи… всего лишь слухи…

Всеволод молча шагнул к лестнице.