Друзилла вылетела так же стремительно, как и появилась в моих покоях. Мне передалось это настроение суеты, и я понесся в спальню, где слуга уже полностью прибрался и застелил кровать.

— Как выглядит церемониальное одеяние? — прокричал я мужчинам.

Луций наградил меня укоризненным взглядом и направился к шкафу. Я отодвинулся, позволяя ему рыться в барахле пятидесяти оттенков черного. Наверняка это должна была быть какая-нибудь расшитая солнцами и звездами мантия, но таковой я не увидел.

— Вот, — Луций снял с вешалки на удивление простой костюм. Не будь он черным, смахивал бы на пижаму. Простые брюки, рубашка — все черное, из шелка. — А вот и накидка.

Накидка оказалась подобием плаща из такого же материала. Никаких мантий, колдовских жезлов и прочей сказочной атрибутики. Даже разочаровывало. Я сгреб все барахло в охапку и направился к выходу. Отец Юстиний все же воспользовался свободной минуткой и приладил что-то на шею Алтая.

— Первый образец, — пояснил он. — Проект не закончен, но мне нужно с чего-то начинать.

— Ага, — кивнул я. — Алтай, ждать. Юстиний, идемте. У нас и правда очень мало времени.

Судя по всему, я оказался единственным из этой компании, кто не знал, где находилась баня.

— А почему баня-то? — прошептал я, когда мы торопливо спускались по тайной лестнице. — Причем она здесь вообще?

— Существует несколько ритуалов посвящения, — ответил Юстиний. — Все основаны на различных традициях темного колдовства. Самый простой — в деревенской бане, которая издревле считалась местом для колдовства. Еще есть ритуалы на перекрестках, на кладбищах. Ими сейчас почти не пользуются. Орден предпочитает пафосный церемониал западной традиции. Так что вам, Владимир Андреевич, в какой-то степени повезло. Ничего красивого в вашей версии ритуала не будет, но он прост, эффективен, а, главное, несет в себе истинные древние традиции.

Нет, это, конечно, было приятно, но все же могли бы и предупредить. Луций шустро вывел нас в хозяйственную часть двора и, обойдя ряд построек, вышел к бане. Действительно, почти деревенская, даже странно для такого места. Труба, сруб, крыша со скатами — все как на картинке.

Из трубы уже вовсю валил дым, а ожидавшая нас Друзилла открыла дверь.

— Шевелитесь!

Луций взглянул на часы, нахмурился и подтолкнул меня.

— Быстрее, Владимир. Поджимает.

Торопливо миновав предбанник, мы оказались в парилке. Мое сердце сжалось, когда мы, в обуви, принялись топтать в месте, где люди обычно моются. Ну не любил я так свинячить. В помещении было нежарко — печь явно только что затопили.

Друзилла выгнала Дионисия на улицу, велев ему никого не пускать под страхом смерти. Быстро забрала у меня из рук шелковое барахло и сунула в руку пучок каких-то прутьев.

— Что это?

— Голик, ободранный веник. Нужен для ритуала.

— Хорошо. Что я должен делать.

— Сначала — всем успокоиться, трижды вдохнуть и выдохнуть, — Друзилла поставила на деревянную полку тонкую черную свечу. — Работать придется быстро, поэтому все элементы ритуала символические. Но это место даст нужную силу, это не простая банька. Еще первую Тьму застала, здесь все стены силой пропитаны.

Я выровнял дыхание и заставил сердце колотиться помедленнее. Почему-то поджилки тряслись, хотя никакого сопротивления Тьмы я не чувствовал. Наверное, просто азарт и предвкушение таинства. Послушник я или кто, в конце концов? Имею право.

Друзилла уставилась на меня.

— Слушай внимательно. Делай все ровно так, как я скажу. Никакой самодеятельности — это может навредить не только ритуалу, но и тебе. Голик держи в руках., пока будешь читать воззвание. Воззвание повторяй за мной слово в слово.

— Хорошо.

— Как закончишь читать, сунь голик в горящую печь. Затем нужно будет раздеться, прочитать клятву, облиться водой — я дам ее, и затем переодеться в те вещи, что ты принес. И теперь самое главное. До следующего рассвета ты не должен ни есть, ни пить, и, главное, ни с кем разговаривай. Полное молчание. За эти сутки твой организм окончательно перестроится, чтобы вобрать в себя то, что не было доступно тебе как послушнику. Это очень важно, Владимир!

Хм. Звучит как вызов. Только не очень понятно, почему нельзя говорить… Ну да ладно. Просто уйду к себе. Благо Алтай умел понимать команды жестами.

— Понял, — хрипло ответил я.

— Тогда начнем.

Друзилла поставила меня напротив печи, а Луций и Юстиний расположились чуть поодаль.

— Повторяй за мной. Слово в слово.

Вызываю сюда свидетеля моего учения для моего таланта.

Обмою себя водой из трех разных ручьев,

Сломаю семь печатей недели:

Понедельника, вторника, среды, четверга,

Пятницы и субботы и седьмого дня — воскресенья.

Возьму мудрость змеи, легкость лисицы,

Быстроту стрелы от молнии, росы с трав земных,

Знания Тьмы, царицы сущего.

Заклинание звучало как бред сумасшедшего, но я уже начинал к этому привыкать. Но почему-то губы с трудом шевелились, словно каждое слово весило целую тонну, и мне было физически тяжело выговаривать заклинание.

Сила в руке моей поразит врага.

Оденусь я щитами надежными, укроюсь я пологом невидимым,

Облачусь я в доспехи в пути моем.

Свидетель, здесь ли ты?

— Здесь, — отозвался Юстиниан.

Проводник мой, поручитель и друг, здесь ли ты?

— Здесь, — ответил Луций.

Клянусь быть сильнее врагов моих и проворней их.

Сжигаю я голик этот и с ним отступление мое от учения.

Открою книгу и сломаю семь ее печатей, высвобожу знание.

Вижу Тьму, падающую с неба молнией.

Молния та — учение мое.

Да будет так.

Последнее слово я проговорил на выдохе. Казалось, все небеса навалились на мои плечи и давили свинцовой тяжестью. Ноги дрожали от напряжения, но я продолжал стоять, а под конец сцепил зубы.

Друзилла жестом велела сунуть пучок прутьев в огонь. Луций осторожно отодвинул защитную решетку, и я бросил голик ярким языкам пламени.

И только после этого это странное напряжение меня отпустило.

— Разоблачайся, дитя, — изменившимся голосом сказала Друзилла. И только сейчас я понял, почему ее голос казался мне странным. Он звучал точно как тот, каким со мной говорила сама Тьма.

Я принялся стаскивать с себя прогулочную одежду. Рубашку, брюки, носки, белье… Все отправилось в печь.

— Украшения, — подсказал Луций. — На вас не должно остаться ничего старого.

Я помедлил, коснувшись кулона, который явно достался Оболенскому от кого-то из родных. Это был не крестик. Больше похоже на образок или что-то вроде того. Может покровитель рода… пришлось расстаться и с ним. Кулон на длинной серебряной цепочке отправился в печь следом за одеждой, и когда огонь принялся его облизывать, все мое тело свело диким спазмом.

— Держитесь, — шепнул Луций. — Нужно держаться. Переход — это больно.

Да уж. Больно было. Словно меня изнутри разрывало на сотню маленьких Оболенских, и разрывало заживо без анестезии. Я стиснул зубы, кажется, даже зарычал… Но устоял на ногах. Не дамся. Не сломаюсь. Слишком далеко зашел, чтобы позволить меня сломить.

Друзилла обошла меня и встала передо мной с небольшой бутылочкой в руках.

— Омойся водой из трех ручьев. Первый ручей смывает прошлое. Второй ручей смывает настоящее. Третьи воды очистят будущее.

Старуха принялась медленно лить воду мне на макушку. Ледяная… я инстинктивно поежился — вода оказалась настолько холодной, что обжигала, словно то была и не вода вовсе, а жидкий азот. Тонкие струйки сползли с моих волос на лоб, лицо, шею, на спину и грудь, словно маленькие ледяные змеи. Внезапно стало невыносимо холодно, даже изнутри… Я даже перестал чувствовать неприятный запах гари. Мир словно и вовсе перестал существовать…

— Отрекайся.

Отрекаюсь от рода своего, от семьи своей, от отца, матери, братьев, сестер и предков.