Отрекаюсь от мира суетного. От заветов, законов и титулов.

Отрекаюсь от имени своего. Имя мое дарует мне Тьма.

Заклинаю своей бессмертной душой,

Да ремеслом тайным, силой Темной.

Да не будет мне возврата во веки вечные.

Да будет так.

Я прошептал последние слова и покачнулся. Вода стекала по моим ногам, и холод от этой ледяной лужи был невыносимым. Но что-то изменилось. Что-то во мне действительно стало иным. Но я не мог понять, что именно…

— Какое имя дарует тебе Тьма? — с благоговением спросила Друзилла.

Какое? Вероятно, она должна была сама мне его подсказать?

«Элевтерий, дитя», — ответила сила.

— Элевтерий, — сказал вслух я, и Луций побледнел.

— Освободитель… — прошептал он.

— Да будет так, — сказала Друзилла, но я заметил, что ее тонкие сухие губы тронула улыбка. — Отныне ты Элевтерий, наш брат. У тебя больше нет прошлого, а твое настоящее и будущее отныне посвящено лишь служению Тьме.

Я ждал, прокомментирует ли сила это пафосное представление. Но нет, Тьма никак не отозвалась. Наоборот, внутри меня все успокоилось и было ровно, как водная гладь в штиль. Словно наконец-то последние шестеренки встали на место, и Тьма просто восприняла это как должное.

— Слава тебе, брат Элевтерий, — тихо, с благоговением, сказал отец Юстиний.

— Слава тебе, — повторила Друзилла.

И лишь Луций не мог выдавить из себя ни слова с того самого момента, как я озвучил имя, которым меня нарекла Тьма. Дисциплинарий выглядел пораженным, напуганным. И мне начало казаться, что он только что здорово пожалел о том, что решил «отмазать» меня от государевых псов.

— Слава тебе, Элевтерий, — наконец выдохнул он под строгим взглядом Друзиллы. — Брат.

Что его так напугало? Почему именно Луций так напрягся? Хотя, если учесть, что именно Луций был здесь единственным, кто не работал на замысел Тьмы, тогда понятно. Насколько я понял, каждое имя что-то значило и несло в себе намек на будущее для человека.

Друзилла — «сильная». Юстиний — «справедливый». Октавиан — «восьмой». А Луций — кажется, «светлый». Точно что-то связано со светом.

Быть может, дисциплинарий все же знал немного больше, чем хотел показать? Или до него наконец-то дошло, что сказки Эребуса — не сказки?

Друзилла приложила палец к губам и посмотрела на меня. Я понял, что с этого момента начался мой обет молчания. Довольно строгий пост. Но в моем случае более болезненным была не необходимость молчать, а голодная диета. Я привык много есть. Впрочем, сейчас никакого голода не чувствовал. Даже странно. Обычно после выброса силы и любого колдовства, в котором приходилось участвовать, на меня нападал волчий жор.

Но сейчас, наоборот, я ощущал странную тяжесть в животе, а к горлу подкатила легкая тошнота, какая бывает, когда переешь. Словно я был заполнен силой настолько, что даже места для еды не осталось.

«Это нормально», — подсказала Тьма. — «Ритуал, хотя и очень прост в исполнении, на самом деле несет в себе большую силу. Только сейчас ты наконец-то в полной мере открылся силе, впустил ее. И вскоре она станет частью тебя. Но для того, чтобы она вошла в тебя правильно и укрепила, а не навредила, нужно соблюсти небольшой пост».

Видимо, думать мне не возбранялось.

Хорошо. А молчать тогда зачем?

«Затем, что слова — это проявление воли. Пока ты на всех уровнях преображаешься, нужно экономить всю волю. Тем более у наделенных силой слова — это не просто слова. Это тоже заклинания, просто люди не обращают на это внимание».

Что ж, не могу сказать, что этот вынужденный детокс меня радовал, но я чувствовал, что кирпичики в моем теле и правда как-то странно задвигались. Очень неоднозначное ощущение: вроде и не больно, но раздражало безумно. Словно зуд, причем шедший изнутри, и источника его я не понимал.

— Осталось еще кое-что, — проговорила Друзилла и вытащила из кармана длинной многослойной юбки какой-то небольшой сверток из черной ткани. — Ты пожертвовал старыми родовыми оберегами и амулетами ради новой жизни. Так что все это отныне станет твоим.

Она осторожно развернула ткань, и я увидел три предмета.

Первый — значок, хотя я бы назвал его брошью. Не самое крупное изделие, но сделанное с впечатляющим мастерством. Брошь представляла собой символ Ордена — крылатое сердце, пронзенное тремя мечами. Мне все было интересно, почему выбрали такой странный символ. Позже я вычитал, что герб означал укрощение чувств, которые символизировало сердце, тремя мечами — разумом, волей и знаниями. Крылья символизировали могущество, силу и способность вознестись за счет темного мастерства.

Сама брошь и мечи были выполнены из серебра, а сердце представляло собой цельный кусок темно-красного камня — не то рубина, не то граната. Крылья были усыпаны мельчайшими сверкающими черными камушками, похожими на марказиты.

Друзилла приколола брошь мне под воротник. Я заметил, что Луций такую не носил, но он точно видел эту «регалию» раньше. Вероятно, брошь была частью парадного облачения.

— Это — знак твоей принадлежности к Тьме, — сказала Друзилла и убрала руки, чтобы осмотреть результат своей работы. Судя по всему, старуха осталась довольна.

Забавно, что она сказала о принадлежности не к Ордену, а к Тьме. Впрочем, все мы и так прекрасно все понимали. Разве что до Луция доходило медленнее.

— Это — то, что обеспечит тебе защиту, — сказала Друзилла и взяла второй предмет.

Им оказался серебряный медальон на тяжелой якорной цепи. Идеально круглый, инкрустированный драгоценными камнями, он был полон странных геометрических символов, значения которых я не знал.

Друзилла что-то сделала, и он раскрылся.

— Это тайник для охранных заклинаний, — пояснила она. — Ты сможешь сделать собственную защиту, о которой никто не будет знать. И это убережет тебя.

Старуха надела мне на шею медальон, и холод металла лег на меня удивительной тяжестью.

— И третий дар, что положен лишь отцам, но тебе он пригодится, — продолжала она. — Этот артефакт поможет тебе концентрировать силу и направлять ее точно, словно стрелу.

Она протянула мне перстень с кроваво-красным камнем. Судя по всему, делался он на женскую руку, или ну на очень миниатюрную мужскую, поскольку налез только на правый мизинец. Сам перстень оказался очень простым, даже смахивал на средневековый. Оправа серебряная — металл был старым, но отполированным. Точно чье-то наследство. Камень был не огранённым, а отполированным, и в его глубине отражались всполохи догоравшего огня в печке.

— Теперь ты готов к свершениям, — Друзилла отступила на шаг, любуясь итогом своей работы. — Да поможет тебе все это в твоем ремесле, брат Элевтерий.

Я кивнул в знак благодарности. Странно, но сейчас и правда вообще не хотелось разговаривать. Более того, на меня начала давить сонливость — сказалось то, что в последние пару дней долго спать не удавалось. Хотя может я просто надышался гари и дыма из печки.

— Нужно возвращаться, — сказал Луций. — Наверняка дознаватели уже прибыли.

— Я сама с ними разберусь, — отрезала Друзилла.

— Позвольте напомнить, что я по долгу службы обязан ведать в законах как орденских, так и мирских, — возразил дисциплинарий. — Дознаватели не отступятся просто так, и я могу быть вам полезен, владея их же оружием.

Друзилла смерила Луция испытующим взглядом, затем уставилась на меня, словно хотела понять, что я об этом думал. Я кивнул. В конце концов, дело сделано. Лазейку мы нашли, и теперь даже Луций не сможет повернуть все вспять, если захочет.

— Тогда идем.

Мы вышли из бани, и я едва устоял на ногах, когда смог глотнуть свежего воздуха. Голова едва не взорвалась. Да уж, едва не угорел, кажется…

Возле дверей уже нетерпеливо пританцовывал Дионисий.

— Господа! Явились государевы ищейки!

— Знаю, — проворчала старуха. — Мы их ждали.