Я сжала его руку.

– Я подумаю. Знаешь что? Я люблю тебя. Тебя и маму. Всех.

На его лице появилось облегчение, но я почувствовала еще большую печаль.

– Когда ты выйдешь замуж, то можешь построить здесь хороший дом. – Он имел в виду Даншинног.

Я сомневалась в том, что когда-нибудь выйду замуж, и начинала сомневаться и в том, что когда-либо уеду из дома.

Мне предлагали в “Геральд курьер” новую должность и более высокую зарплату. В конце мая я сказала своему редактору, что не вернусь в газету.

Ты бросила работу. У меня свои источники информации. Я пытаюсь понять тебя, Клер. Ты все еще боишься? На тебя это не похоже. Я скоро вернусь, почти все готово к этому, и ты мне все объяснишь. Следи ночью за горой. Господи, я говорю тебе это так, как будто ты это прочтешь. Первое время мне будет трудно говорить с тобой с глазу на глаз.

Не могу думать ни о чем больше. Только о том, как снова увижу тебя.

Я услышала громкие голоса и, напялив халат, взяла костыль и проковыляла в гостиную. Мама и папа отчаянно спорили с Хопом и Эваном.

– Дочь Вилмы продает озеро “Десять прыжков”, – пояснил мне Эван. – Похоже, у нее есть покупатель. Я не знаю, кто это, но слышал, что она продает и домик.

Вилма была той самой родственницей, что жила в Миннесоте, она когда-то унаследовала “Десять прыжков”. А теперь озером владела ее дочь.

– Она давно собиралась это сделать, – горестно сказала мама. – Мы ей не верили, а зря.

– Кто-нибудь должен отвезти меня туда, – голос мой был слабым.

Все молча смотрели на меня. Нелепые капризы инвалида.

– Зачем? – осторожно спросил папа.

– Мне нужно. Хоп? Эван?

– Раз ты хочешь, – сказал, не глядя на меня и поглаживая бороду, Эван, – поедем на моем “Лендровере”. Но прошлой ночью шел дождь. Можем застрять, и нас придется вытаскивать лебедкой.

– Хорошо. Нам потребуются какой-то рычаг и фонарь.

После этих непонятных для всех заявлений я отправилась к себе в комнату, забралась на свою больничную койку и уставилась сухими глазами в потолок.

Мы все-таки добрались туда – Эван, я и неугомонная Луанна, жена Эвана. “Лендровер”, разбрызгивая грязь, полз к озеру, где стояла хижина, заросшая дикой черной смородиной. Ее высокие кусты становились все гуще по мере нашего приближения к озеру.

– Удивительно, – сказала Луанна. – Как этот домик не развалился за столько лет? Эван усмехнулся.

– Да здесь бревна в фут толщиной и двойная жестяная крыша на каркасе из тиковых досок. А фундамент мог бы выдержать хоть весь этот чертов Букингемский дворец. Посмотри на трубу, на столбы под верандой.

– Бог мой, да это не дом, а корабль с двумя каютами, – засмеялась Луанна.

Я сидела в машине, открыв дверцу. Эван возился с моими костылями.

– Здесь славно, – заметила Луанна. – Нетронутое, спокойное место. Мне нравится озеро.

Эван помог мне подхватить костыли.

– Ну вот, сестричка, ты тут. Зачем все это?

– Увидишь. Давай сначала войдем. Может, там внутри все в муравейниках или пол провалился. Я сначала сама посмотрю.

Я с трудом пробиралась через заросли вереска. Эван и Луанна раздвигали их передо мной.

– Чисто, как у клопа в ковре, – сказала Луанна, окидывая взглядом сто лет не убираемые комнаты. Она постучала по стене, затем топнула ногой об пол. – Крепко.

– Кого тут только нет. Жуть! – сообщил Эван, наступая на паутину. Он проехался фонариком по старым осиным гнездам и ореховой скорлупе, оставленной белками. Летний ветер подвывал в печной трубе.

– Пошли туда, – кивнула я на дверь. Эван посветил мне, и я проковыляла во вторую комнату. Луч фонаря выхватил из тьмы какие-то лохмотья, все еще висевшие на гвоздях.

– Ты приехала посмотреть на этот платяной шкаф? – ухмыльнулся Эван, сбросив тряпье на пол. Столбом поднялась пыль.

Он посветил фонарем в небольшой закуток.

– Ты только посмотри! Да этим до сих пор пользуются, сестренка.

Я тяжело прислонилась к холодной бревенчатой стене.

– Ну-ка, – Эван передал мне фонарь, и я подняла его к настилу над головой.

– Вот что мне было нужно, – сказала я.

Эван протиснулся поближе.

– Бог мой, сестренка, – пробормотал он.

Там, куда многие годы никто не заглядывал, сохранилась доска с короткой надписью “Роан и Клер”.

– Рони вырезал это, – пояснила я, – я обнаружила это после того, как он исчез.

Я взяла доску с собой. Теперь она лежала у меня в ящике комода.

Никто не сказал ни слова.

– Ты теперь будешь жить здесь? – спросила Аманда во время очередного воскресного сборища. – Да? – она настойчиво добивалась ответа. – Всегда?

– Не знаю. Пока живу.

Аманда погладила завиток розового цветка на керамической вазе, стоявшей между нашими креслами.

– Знаешь, бабушка занята своей керамикой, дедушка постоянно в разъездах, тетя Луанна, тетя Симона и тетя Джинджер работают. У них еще и дети. А ты сейчас не работаешь, и детей у тебя нет. Можно, я будут приходить играть с тобой?

– Конечно, с удовольствием. А когда я совсем состарюсь, я буду жить с тобой и твоими детьми. Буду притворяться, что я еще одна бабушка. – Я стряхнула крошки от пирога со своих джинсов. Пальцы почувствовали сквозь довольно плотную материю рубец шрама. – А когда я умру, тебе останутся мои деньги.

– 0кей, – усмехнулась она. – Мне даже все равно, есть ли у тебя деньги. Тетя Арнетта говорит, что у тебя будет хотя бы пенни, когда рак на горе свистнет. Что это значит?

Я пожала плечами.

– Папа считает, что мы должны быть с тобой терпеливы. Я слышала, что он вчера говорил это дедушке. А еще пала сердится, потому что ты обижаешь Нану.

Моя мама – Нана для всех моих племянников и племянниц.

– Я не нарочно, – вздохнув, ответила я, – Нана копит в сундуках детские вещи для малышей, которых у меня нет. Я сказала ей, чтобы она их выбросила.

– Почему?

– О! Давай поговорим о чем-нибудь другом.

Аманда нахмурилась, слизывая крем с яблочного пирога. Я понимала, что подстрекаю ее к подслушиванию, это, разумеется, нехорошо, но я не могла удержаться.

– Что еще они говорили обо мне?

– Дедушка говорил, что мы должны быть к тебе снисходительны, потому что, когда ты была маленькой девочкой, с тобой случилась грустная история, и ты от этого до сих пор не оправилась. А сейчас тебе еще хуже. А что с тобой было?

Вот так-то. Я попала в ловушку. Но в моей груди, как яркие угли, горели воспоминания.

– Это было грустно, потому что это так кончилось, – я тщательно подбирала слова. – До этого все было прекрасно.

Я рассказала ей о Роане. Начиная с карнавала в День святого Патрика и кончая днем, когда его отправили в приют. О Рождестве, которое мы так славно провели вместе, о подвеске, которую он мне подарил. О Большом Роане. О Пустоши, которая заросла соснами, и о том, что Роан навсегда исчез из моей жизни.

Я пропустила многие неприятные подробности. Я не сказала ей, что именно ее любимые дедушка и Нана отправили Рони в церковный приют. Она была слишком мала, чтобы понять, что и добрые люди могут сгоряча совершать ужасные ошибки.

– Роан уехал, – сказала я ей. – Дедушка говорил тебе, что я никогда не могла забыть его. Ты как-то рассказывала мне о своей маме. Как тебе снится, что она на другой стороне каньона, и ты не можешь перепрыгнуть к ней. Так бывает, когда ты теряешь тех, кого любишь. Внутренний голос шепчет тебе: “Прыгай!” Ты знаешь, что это невозможно, и мучаешься от того, что не веришь этому до конца.

Аманда, открыв рот, не сводила с меня глаз, грустных и влажных.

– О, тетя Клер, – прошептала она. – Роан Салливан сумеет перепрыгнуть через каньон и вернуться к тебе. Я знаю, что сумеет.

Славный удар я получила за свою откровенность. Перед глазами замелькали огненные круги, я глубоко вздохнула и вновь пришла в себя.