Страх, стыд и отчаяние. Они часть тебя, потому что ты часть них. Помни.

Матра вырвалась из сна. Жестокий человек из ее памяти исчез, исчезли путы вокруг ее лодыжек и запястьев. Маска вернулась, она надежно и удобно закрывала ее лицо, но последняя победа — проснуться — ускользнула от нее. Она оказалась на серой равнине, еще более унылой и безнадежной, чем она была раньше, невидимый ветер ударил ей в лицо, не имело значения, что она искала на этой равнине, как она там оказалась. Пока Матра пыталась это понять, ветер усилился и начал медленно сносить ее обратно, обратно к стыду и позору сна.

— Хватит! — Новый голос не был голосом самой Матры и не тем голосом, который грохотал во сне. Он поставил невидимую стену перед ветром, а мгновением позже Матру ударило с такой силой, что она лишилась сознания.

— Хватит! Акашия стремительно полетела обратно из своего псионического путешествия, где реальностью были воспоминания и мысленные образы, а Невидимый Путь соединял их с реальностью. Она испугалась, что узнала этот голос, надеялась, что ошиблась, но надежда была слабой. Как только она вернулась в свое физическое тело, она мгновенно вытерла заранее приготовленным веником из пальмовых листьев землю перед собой, уничтожая сложный узор, которой она нарисовала на ней. Ей надо было еще только одно мгновение, чтобы уничтожить воспоминания о том, что произошло, заменив их невинными картинами.

Но этого мгновения у Акашии не оказалось.

Вихрь из ниоткуда закружил по ее хижине в центре Квирайта. Еще несколько мгновений, и он принял хорошо знакомый облик: сгорбленный от старости, со слегка трясущимися руками, широкополой шляпой с полупрозрачной вуалью, за которой сверкали своим собственным светом проницательные глаза.

Недружелюбным светом. Акашия и не ожидала дружелюбного взгляда от своей бывшей наставницы. Она знала, что она делает. При использовании Невидимого Пути надо было соблюдать меньше правил, чем при использовании магии друидов. Тем не менее она нарушила их, почти все, и было легко понять, что Телами не одобряет ее проникновения в сны белокожей женщины.

— Бабушка.

Утверждение, не больше и не меньше, простая констатация факта, что Телами появилась в этой хижине, их первая встреча с момента смерти Телами, почти год назад. И все это время, как бы ни молила Акашия, Телами не выходила из рощи, оставаясь там с мужчиной, которому завещала ее.

И даже теперь, после почти годового молчания, Телами не сказала ничего, только подняла руку. Ветер задул из ее поднятой руки, невидимый порыв, который обрушился на землю между ними, и на полу хижины опять появился сложный узор.

— Разве я этому учила тебя? — были первые слова Телами. Голос бабушки был в точности такой, каким его помнила Акашия, но тяжелый и горький, от разочарования. Во время жизни Телами никогда не разговаривала с Каши таким тоном.

Она быстро укрыла свои мысли, чтобы сохранить их в тайне от свей старой учительницы. Хотя у Телами скорее всего было достаточно псионической силы, чтобы прорвать любую ее оборону, Акашия пережила намного более ужасные атаки, чем любые, которые бабушка могла бы на нее обрушить, несмотря не все ее недовольство. Благодаря Элабону Экриссару Акашия знала, что живет в самом мрачном уголке ее сознания, и научилась преобразовывать эту тьму в оружие.

Если Телами собиралась сражаться с ней при помощи ночных кошмаров, она готова.

— Это был суд? — спросил призрак Телами, добавив свой суд к неудовольствию.

Акашия не ответила и не извинилась перед женщиной, которая ее вырастила, воспитала и научила всему; вместо этого она промолчала, бросая ей вызов.

— Я задала вопрос, Каши.

— Да, это был суд, — сказала она, пренебрегая тяжелым взглядом горящих глаз, глядевших на нее из-под вуали. — Я сделала то, что необходимо было сделать. Она пришла от него! — прорычала она, а потом содрогнулась, как если бы ее пренебрежение разлетелось на куски. Черная маска Экриссара появилась перед ее внутренним взглядом. И вместе с этой маской появились и яркие неестественные ногти на кончиках руки в темной перчатке. Ногти впились в ее беззащитную кожу, оставляя за собой кровавые следы.

— Это необходимо было сделать! — упрямо повторила она. — Я сказала Павеку, чтобы он отвел ее в рощу — рощу, которую ты завещала ему — но Герой Квирайта отказался. Тогда я устроила свой суд.

— Игнорируя его совет?

— Она уже лишила его здравого смысла. Я не боюсь, бабушка. Я вовсе не слаба. Не было никакой причины для тебе поворачиваться к нему, а не ко мне. Павек никогда не поймет Квирайт так, как я понимаю его, даже без твоей рощи, которая помогала мне. Он никогда не будет заботиться о нем так, как я.

— Белокожая женщина пришла от Хаману, не от его высшего темплара, — поправила ее Телами, не обращая внимания на ее слова. — Ее послал Король-Лев. Она путешествовала под его защитой, и она единственная выжила на Кулаке Солнца. Не дело друидов судить Короля-Льва, или его посланцев. Если ты не веришь самой женщине, если ты отказываешься слушать Павека, поверь мне.

Почему? Акашии хотелось закричать во весь голос. Почему она должна ей верить? Все время, пока она росла, училась, узнавала секреты друидов под руководством Бабушки, Урик и его король-волшебник были врагами Квирайта. Все, что она выучила, было предназначено для того, чтобы заботиться об общине древнего оазиса и укрыть его от жадных зеленовато-желтых глаз Короля-Льва. Единственным исключением была зарнека, которую Квирайт посылал в Урик, что бы там из него сделали лекарство от боли для бедняков, которые не могли заплатить за посещение целителя. А потом они узнали, что Экриссар и его алхимик-халфлинг делают из их зарнеки не лекарство Дыхание Рала, но сводящий с ума яд, который назывался Лаг.

Тогда они сделали ошибку, она и Телами; смертельно опасные амбиции Экриссара застали их врасплох. Они дорого заплатили за свою ошибку. Квирайт дорого заплатил за их ошибку. Сама Телами погибла, пытаясь не дать Экриссару захватить источник производства зарнеки, погибло много фермеров и друидов, и потребуются годы, чтобы возместить ущерб, нанесенный рощам и полям.

Но они победили — победили — еще до вмешательства короля-волшебника — Акашия верила в это всем сердцем. А во что иное она могла поверить, когда увидела правителя Урика на коленях перед кроватью, на которой умирала Бабушка, осторожно погладившего своей костистой лапой впалую щеку Бабушки, жест, скорее всего вдохновленный когтями Экриссара на ее собственной щеке.

Чувство предательства сдавило внутенности Акашии с такой же силой, как и той ночью. Она сжала кулаки, потом расслабила мышцы, сжала опять, расслабилась, надо было время, чтобы спазм отступил. Когда ей стало полегче, она вытянула ногу и опять стерла узор, который Телами восстановила. Он по-прежнему была не согласла со своей старой учительницей.

— Матра приходила в дом Экриссара часто и добровольно, так она сама сказала. Она была там, Бабушка. Она была там, когда Экриссар допрашивал и пытал меня, когда он унижал и мучил меня — и этот мальчишка тоже там был. Они видели… все!

Потом, к ее неудовольствию, ее опять затрясло, а Телами стояла перед ней, голова немного склонена в сторону, сияющие глаза сужены, холодная, оценивающая, судящая — какой Бабушка никогда не была при жизни.

— И что ты собираешься сделать?

— Справедливость! Я хочу справедливости. Я хочу осудить тех, кто это сделал мне. Они все должны умереть. Они должны страдать, как я страдала, и они должны умереть от стыда.

— Кто?

— Они!

Неестественные глаза моргнули, слегка затуманились, а потом появились опять. — Ты не можешь, — прошептала Бабушка. — Это в корнях. Ты хотела умереть от стыда, но вместо этого выжила, и теперь злишься. Ты никак не можешь простить себе, что осталась в живых.

— Нет, — настаивала Акашия. — Мне не нужно никакого прощения. А им нужен суд и справедливость.

— Если даже ты сумеешь уничтожить Матру, это не изменит твоего прошлого или будущего. Как и уничтожение Звайна. Сделанная или рожденная, жизнь должна продолжаться. Чем ты сильнее, тем труднее тебе выбрать смерть.