— То что?

— Ну, решил бы, что профессор разговаривает со своим учеником о новых находках в трудах Конфуция. А там все пересыпано кодовыми словами и фразами!

— Сложновато, однако.

— А кто сказал, что будет просто?!

Вяземский с пьяной трезвостью теребил салфетку и улыбался пустому пространству. Наверное, вспомнил что-нибудь приятное. До душевной щекотки.

— А ваша группа как называется, Григорий Алексеевич?

— Кодовое имя— «Раскол».

— Почему «Раскол»?

— А почему нет?

— Ну, наверное, что-то обозначает, аллегория какая-нибудь…

— Это у индейцев каждое имя что-нибудь означает. А у нас — ни фига! — сбравировал Василий.

— Пора спать, — откликнулся из своей задумчивой пустоты профессор. — Завтра тяжелый день. День открытых дверей.

М-да. Когда ликвидатор-профи объявляет «День открытых дверей»…

…Вчерашние водочно-пивные ершики царапали лапками мой мозг.

Где-то там, на улице, появился шарманщик в компании со скрипачом.

В принципе, я счастливый человек! В России журналисты сейчас корячатся, выискивают эксклюзив, придумывают, чем еще интересненьким занять читателя. Я же купаюсь в этом эксклюзиве, буквально елозю задницей по государственным тайнам. Конечно, остается еще моральная сторона: все-таки убийства совершаются. Но кто я такой против государства? Сам я могу морализировать сколько угодно. Но учить государство — увольте. Оно мигом вытрет о мою белоснежную мораль свои грязные ноги.

Скрипка за окном выдала плаксивый аккорд. Проникновенные ноты завибрировали на стеклах. Кому еще Париж играл на скрипочке с опохмела?

Никому.

Я доковылял до крошечного холодильника, который притворялся тумбочкой для телевизора, и распахнул дверцу.

На нижней полке лежали, как снаряды в обойме, изумрудные бутылки вина. Я откупорил одну из них, плеснул себе в стакан и выпил на радость водочно-пивным ершикам. В голове прояснилось.

Я снова прилег.

Какого черта меня все-таки занесло в эту разведку?! Занятно, конечно, поиграть в разведчиков. Но не насовсем же! Ненадолго — можно. Потом написать репортаж и разойтись по своим делам. Прийти домой, завалиться на диван и дергать из лаврового венка пахучие лепестки…

А тут я, получается, влип в спецоперацию, и просто так мне уже из нее не выбраться. Ох, не случайными были все вчерашние откровения. Совсем не случайными!

В номер ввалился профессор и плюхнулся ко мне на кровать. Я удивленно посмотрел на него и сразу понял, что передо мной настоящий, живой «классик». Профессор был пьян до дымчатых глаз. Ворот белой рубашки розовел следами женской помады, а из кармана свисала кружевная половинка лифчика. Значит, я ушел спать, а они с Васей еще всю ночь гуляли!

Григорий Алексеевич проследил за моим взглядом.

— Настоящий разведчик своим внешним обликом должен вызывать неподдельное сочувствие у окружающих! — Предмет женского интима полетел в телевизор.

— У вас еще рубашка измазана помадой, — подсказал я.

— А вот это может уже вызвать зависть, — вздохнул он.

— Где гуляли?

— Нашли одно уютное местечко…

Он подхватил бутылку вина с тумбочки, налил себе полный стакан и профессионально накатил, оттопырив мизинец. Невозможно не восхититься!

— В чем проблема? — строго спросил профессор, заметив мой взгляд.

— Какая проблема?

— Что, у нас нет проблем? Ты видел когда-нибудь человека, у которого совсем нет проблем?

— Нет, не видел.

— А у тебя никогда проблем не было?

— У меня — постоянно.

— А сейчас какая проблема?

Я пожал плечами. Смутная тревога заползала мне в душу. Он что, спятил?

— Вот она проблема! — Профессор вскинул указательный палец. — Проблема в том, что у тебя и у меня нет проблем. Вот наша главная проблема, сынок. Самая страшная проблема.

Куда он клонит?

— Посмотри, на месте ли документы и деньги, сынок.

Я вскочил и проверил карманы куртки:

— Все нормально.

— У любого человека всегда есть проблемы. Мы не исключение. И мы сейчас поедем! Решать проблему!

— Куда? — опешил я.

— Ты останешься. Ты ранен. Тебе надо отдохнуть… А вот мы с Василием кое-куда сгоняем.

— День открытых дверей?

— И это тоже…

Он отсчитал мне десять бумажек по тысяче франков. Неслыханная сумма!.. Приостановился в дверях:

— И никаких баб! От них одни неприятности!

Все. Ушел.

Я присел на кровать и лихорадочно соображал, куда девать неожиданные выходные. Похмелья и слабости — как не бывало! Вот что делают с людьми свободное время, хорошие деньги и заграница!

Я доехал на метро до площади Трокадеро. Это недалеко от Эйфелевой башни. На площади еще со времен тридцатых годов стоят друг против друга два выставочных павильона: советский и немецкий. Символы сталинизма и гитлеризма. Между ними прохаживалась четверка жандармов. Один с карабином. И трое без оружия.

Давненько я не забирался на башню Эйфеля! Вот… забрался. Самое интересное, что никто из туристов, когда-либо посещавших эту башню, не пишет о маленькой комнатке, которая находится на самой верхотуре. Через иллюминатор стальной двери можно увидеть восковую фигуру самого инженера Эйфеля и его дамы! Когда-то они поселились в той комнатке, чтобы башню не снесла эта самая прогрессивная общественность. Потом они благополучно съехали, а их восковые двойники обречены на вечное заточение.

Туристы шастали по смотровым площадкам густыми потоками, перемешивая языки, жесты, восклицания. Вавилонское столпотворение.

Вниз я спускался пешком. И был вознагражден за любопытство маленьким сюрпризом. Между стальными балками и конструкциями башни висели восковые фигуры маляров и строителей за работой. Поначалу я думал, что это и вправду что-то строят и красят. И только мертвая неподвижность рабочих убедила меня в обратном.

…Я гулял по Парижу самозабвенно и упрямо. И не мог поверить! Вдруг на халяву очутиться в Париже! Казалось, что кругом расставили декорации, дабы посмеяться надо мной. Эти здания, эти улицы, эти парки и скверы! Как говорят, есть Бог на улице! Тут не гадят в подъездах. Не вышибают лампочки и не плюют в потолок. Каждое утро улицы моют шампунем.

Я гулял и гулял! Гулял и гулял!

Незаметно спланировал на город вечер. Облака пропали. Зажглись звезды.

Я свернул в какую-то молчаливую улочку и увидел, как в единственном темном пятне стоит мужик и, чуть покачиваясь, поливает фасад дома переработанным пивом. Хотелось спросить его: не земляк ли?

Перед тем как вернуться в отель, я решил взять на вечер чего-нибудь согревающего и увеселительного. Но не пива! О нет! Не пива! И не водки!.. Вина! Только вина!

У витрины винного магазинчика я замер, дол-го разглядывая немыслимое богатство, немыслимое разнообразие. Чтобы не опростоволоситься внутри, пытался запомнить выбранное мною красное полусухое, находясь пока снаружи. Как водится у нас, у русских, пытался запомнить вслух. Перемежая речь экспрессивными междометьями.

— Помочь? — спросил по-русски приятный девичий голосок, звонко стукнули каблучки по асфальту.

Я оглянулся. Прехорошенькая девушка! И очень ухоженная. Словно ее только что выпихнули с обложки журнала мод.

На всякий случай я огляделся вокруг: со мной ли она разговаривает?

— У вас такой вид, будто с вами собака заговорила. — Ее улыбка оставила на щеках прелестные ямочки.

— Со мной только собаки и заговаривают, — удивленно проговорил я, — перед тем как искусать. Вот… — Я показал ей перебинтованные ладони. — Но чтобы такая красивая девушка!

Она снова улыбнулась:

— Так вам помочь с выбором вина?

— Вы из Москвы?

— Как здорово! — Она хлопнула в ладоши. — Я там никогда не была! Но у меня мама и папа из России. Из Москвы. Они столько мне рассказывали об этой стране.

— Вот как?! М-да, — сказал я неопределенно, размышляя о пагубности уличных знакомств, о коварстве иностранных контрразведок и прочем-прочем.