— Куда сейчас, Валентин Егорович? — спросил водитель.

— Давай в магазин. Где там продают ватман, карандаши всякие, что там ещё надо.

— Это, наверное, нужно в универмаг культторга. — Предположил шофёр. — На Остоженке который.

— Вези. — Скомандовал директор торга и повернулся к Никите. — Ну а теперь расскажи о себе. Кто папа, кто мама, как сам?

— Да нечего рассказывать. Папа — военный лётчик погиб в бою. Сбил троих, а четвёртый сбил его. Мама погибла от травм после наезда грузовика. Меня вот только успела родить, и там же ушла. А я рос дебилом до четырнадцати лет, и вот, как-то то ли ударился, то ли ещё что случилось, но словно проснулся. Инвалидность сняли, и даже в нормальную школу устроился. А рисовать и не пробовал до сегодняшнего дня. А тут как-то вдруг понадобилось, и всё пошло.

— Н-да… Сабуров покачал головой. — Жизнь удивительнее любой сказки. Расскажешь кому — не поверят.

Купив всё что выбрал Никита, они поехали в здание Главторга на Пятницкой, и когда хозяин привёл его в свой кабинет обвёл рукой помещение.

— Устраивайся где тебе удобнее.

— Да я вот в уголке присяду. — Никита положил на кресло ватман и коробку с карандашами, стал накалывать лист на подрамник. — Вы на меня внимания не обращайте Валентин Егорович. Занимайтесь своими делами, а я тут потихоньку поработаю.

И в самом деле, отрешившись от всего внешнего, парень стал быстрыми едва заметными штрихами размечать лист. Цветными карандашами он ещё не работал, но почему-то был уверен, что всё получится.

Через полчаса, Сабуров уже не замечал юного художника что-то там рисовавшего на листе бумаги, и влился в рабочий процесс. Кого-то распекал, кото-то хвалил, просматривал документы и вообще руководил крупнейшим торговым объединением Москвы и области, управлявшим промторгом, пищеторгом, стройторгом, культторгом и сетью магазинов Детский Мир. Товары для продажи поступали из тысяч мест всей страны и зарубежья, и труднее всего было соблюдать баланс между вещами дорогими, и доступными, но качественными для всех, включая самые малообеспеченные слои. За этим строго следила Партия и местные Советы, способные испортить жизнь чиновнику любого уровня. Конечно присутствовали и неучтённые партии разных товаров, произведённые без уплаты налогов, но совсем немного. Смысла в этом особо не имелось, разве что в самом начале деятельности, когда денег совсем нет.

Посетители кабинета начальника даже не все замечали скромно пристроившегося в углу человека, так как Никита почти скрывался за прямоугольником подрамника, и выглядывал из-за него, для уточнения той или иной детали лица.

Без пятнадцати минут пять, он дождался, когда очередной посетитель уйдёт, и негромко произнёс:

— Валентин Егорович, я закончил. — И дождавшись, когда хозяин кабинета подойдёт ближе, повернул картину к нему.

На фоне синего неба в разрывах серых облаков, чуть в сторону от зрителя, летела тройка могучих лошадей, явно находящихся не в себе, сдерживаемые вожжами, которые тянул на себя левой рукой Сабуров, одетый во фрак, подпоясанный широким поясом, а в правой, опущенной вниз держал двуствольный пистолет с колесцовым замком. И видно было что пустит в ход его в любой момент, без малейшего сожаления. Но на лице застыло не напряжение, а широкая улыбка, явное наслаждение бешеной скачкой, непокорными лошадьми, и жизнью в целом.

Минут десять, Валентин Егорович вглядывался в картину, подробную словно фотография. Видны были даже подковы на поднятых ногах лошади, испуганное женское лицо за стеклом кареты и бешенные, на выкате лошадиные глаза, зубы закусившие удила и губы с розовой пеной.

— Однако. — Сабуров с трудом оторвал взгляд от картины, словно проваливаясь в то время и в тот мир и перевёл взгляд на Никиту. Парень явно не понимал цену своему таланту, но это не беда. Не дадим в обиду. Он снова перевёл взгляд на картину и снова едва сумел оторвать взгляд. Да, такое можно повесить хоть и в кабинет. Не выспренно — хвастливое, а вполне серьёзное и взрослое произведение, много говорящее о хозяине лучше любых слов.

Он распахнул дверь в приёмную, и не входя негромко обронил: — Катя, зайди.

— Да, Валентин Егорович. — Стройная ухоженная женщина, одетая по последней советской моде, в платье из китайского шёлка, но по французским лекалам, вошла держа в руках блокнот.

— Сестра вот этого молодого юноши, насколько я помню, Калашникова Варвара Анатольевна сейчас дома, по адресу Улица Гвардейская…

— Дом пять, квартира тридцать пять. — Никита чуть нахмурился. — А, зачем…?

— Могу заплатить наличными, но это опасно. Такая куча денег, а у вас сто процентов, дома картонная дверь. И нужно тебе спать на вулкане? — Спокойно объяснил директор главторга. — А так, сейчас Катенька поедет, прихватит твою сестру, и откроет ей сберкнижку, по которой только хозяйка сможет получить деньги. А чтобы она не переживала, ты поедешь с ней, и всё объяснишь. — Сабуров подошёл к сейфу, и набрав номер на замке, распахнул тяжёлую дверцу. — Портрет который мне не понравился обошёлся мне в десять тысяч. Да, знаю, что дорого, но вот такие в Москве цены на парадные портреты. А тебе я заплачу двадцать. Не спорь, здесь я решаю, что и сколько стоит. Что ещё очень важно — эта планка теперь будет во многом определять твой гонорар, так что не продешеви. — Он положил пачку денег на стол, и нагнувшись к своему писчему прибору, вытащил визитку. — А это совсем личное. Звони если будут проблемы. Катенька, запомнишь юношу?

— Разумеется Валентин Егорович. Я возьму тогда вторую вашу машину, или мне на своей отвезти?

— Знаешь, наверное, лучше на твоей. Всё же Фиат поскромнее Волги. А сейчас лишнего внимания совсем не нужно.

Дома, сестра опять едва не ударилась в истерику, но Катерина, надев на себя маску высокомерной московской дамы, быстро успокоила Варвару, объяснив, что такие люди как Сабуров, просто так деньгами не разбрасываются и, если заплатил двадцать тысяч, значит это ровно столько и стоит.

Но после того, как брат с сестрой вернулись из сберкассы, она всё равно села в уголок немного поплакать, а после, комсомолка Калашникова истово молилась старой иконе, поминая маму и папу, не доживших до этого дня.

А засыпая, Никита думал, какой кошмар его ждёт, когда придётся тащить сестру к Александре, чтобы купить вещи на зиму и осень.

Но вопреки ожиданию всё прошло нормально. Видимо девушка исчерпала все тревожные страхи, и спокойно отнеслась к визиту в закрома торговли, где ей подобрали пальто, шубку, и прочие вещи, необходимые московской даме, чтобы «вид иметь» и не теряться в толпе.

Никита тоже получил много обновок, включая тёплое пальто на птичьем пухе, ботинки, и пару зимних шерстяных костюмов, с мерками чуть «на вырост».

— То, что уже носить не будешь, отвезёшь обратно мне, я приму за треть цены. — Александра аккуратно упаковывала вещи в простые полотняные сумки, запас которых у неё казался неисчерпаемым. — И самое главное, все ваши старые тряпки просто выкиньте. Оставьте только то, что для вас памятно, а с остальным расстаньтесь без жалости. Нечего старое барахло хранить.

По утрам Никита вставал в пять, и к шести, уже заканчивал пробежку, чтобы заняться отработкой движений, которые его нейроассистент называл «малый гимнастическо-боевой комплекс». Перед ним, на площадке словно стоял прорисованный тонкими линиями человек, совершавший движения и их следовало повторять. Некоторые заканчивались выбросом кулака или стопы вперёд, или вбок, а некоторые заставляли скручиваться тело в тугую пружину. После основной тренировки, он спарринговался со своим виртуальным противником, а острые уколы боли отмечали попадания его кулаков и ног.

К открытию магазина в семь утра он уже стоял у заднего входа, в спецовке, и прочных ботинках, готовый к труду и обороне. Да, никакой экономической необходимости в работе уже не имелось, но бросить и подвести людей так поддержавших его, Никита не мог, и всё также добросовестно отрабатывал последние дни. А когда осталось всего три дня, ему в напарники пришёл молодой двадцатилетний парень, только что вернувшийся из армии, и поступающий на заочное в Историко–архивный институт. Сергей тоже не употреблял спиртного, занимался спортом, и они подружились настолько что Сергей много рассказывал про то как всё устроено в армии, и даже дал советы как попасть в тот или иной род войск.