В то время как Мелисса проходила с философом сквозь скученные группы ожидавших, он указал на них и проговорил:

– Из-за тебя, дитя, для этих сотен людей время тянулось страшно долго, и не одна надежда оказалась неосуществленною. Удовлетворить их всех – дело просто гигантское. Впрочем, Каракалла худо ли, хорошо ли, а все-таки справится с этим.

– Тогда он забудет обо мне, – проговорила Мелисса, вздохнув с облегчением.

– Едва ли, – возразил девушке философ. Испуганное дитя возбуждало его сострадание, и, желая, насколько от него зависело, облегчить судьбу Мелиссы, он проговорил серьезно: – Ты назвала его ужасным, и он действительно может быть таковым скорее, чем кто-либо другой. Но относительно тебя он до сих пор оказывался добродушным, и если ты последуешь моему совету, то должна всегда делать вид, что ожидаешь от него только одного хорошего и благородного.

– Тогда мне придется притворяться! – возразила Мелисса. – Он еще только сегодня лишил жизни благородного Тициана.

– Эти вещи касаются государства, а не тебя, – отвечал Филострат. – Прочти мою характеристику Ахилла. Я изображаю его среди других героев таким, каким мог бы быть Каракалла. Постарайся и ты смотреть на него таким же образом. Я знаю, что иногда его подстрекает желание оправдать то хорошее мнение, которое имеют о нем другие. Заставь поработать свое воображение. Я скажу ему, что ты считаешь его великодушным и благородным.

– Нет, нет, – сказала Мелисса, – это только ухудшит дело!

Но философ перебил ее:

– Верь в мою более зрелую опытность. Я знаю его. Если ты прямо выскажешь ему свое действительное мнение, то я не ручаюсь ни за что. Мой Ахиллес выказывает и хорошие качества, с какими он явился на свет, и если ты всмотришься внимательно, то сумеешь еще различить искры под пеплом.

С этими словами он покинул девушку. Они дошли до переднего зала жилища верховного жреца, и немного спустя Мелисса сидела против Эвриалы и рассказывала ей обо всем, что она пережила и перечувствовала.

Когда Мелисса сообщила ей о совете, данном Филостратом, та погладила ее волосы и проговорила:

– Постарайся последовать совету этого опытного человека. Это не может быть слишком тяжело для тебя. Если женское сердце когда-либо было соединено какими бы то ни было узами с мужчиною, а чувство сострадания принадлежит к самым сильным узам, то эти узы могут быть порваны, но все-таки от них останется несколько нитей.

Но Мелисса с живостью прервала ее:

– Не существует более даже никакой паутины, которая могла бы соединить меня с этим чудовищем: убийство Тициана разорвало все.

– Нет еще, – с уверенностью проговорила матрона. – Сострадание есть единственная форма любви, которая в нежном сердце не может быть уничтожена никаким преступлением. Ты молилась за императора, прежде чем знала его, и это делалось из одного только человеколюбия. Продолжай быть милосердною к несчастному и при этом считай, что судьба призвала тебя для ухода за больным. Как много христианок добровольно принимают на себя подобные подвиги любви, и добро остается добром, правое правым для каждого, молится ли он единому Богу или многим. Если ты содержишь сердце свое в чистоте и постоянно помышляешь о том времени, которое исполнится для каждого к его благополучию или к погибели, то и из этой грозящей тебе серьезной опасности выйдешь неприкосновенной; я знаю, я чувствую это.

– Но ты не знаешь его, – перебила ее Мелисса, – не знаешь также, до какой степени он может быть ужасен. А Диодор! Когда он оправится от болезни и узнает, что я, повинуясь призыву императора, являюсь к нему, как только он пожелает меня видеть, а злые языки наговорят ему обо мне дурного, то он проклянет меня!

– Нет, нет! – воскликнула матрона, целуя лоб и глаза девушки. – Если он действительно любит тебя, то сохранит также и доверие к тебе.

– Он любит меня, – рыдая проговорила девушка, – и если он даже не откажется от той, которая заклеймена позором, то его отец станет между нами.

– Избави, Боже, от этого! – воскликнула Эвриала. — Оставайся такою, какая ты есть, и я останусь для тебя тем же, что и теперь, что бы ни случилось. Те, которые тебя любят, наверное, послушают старую женщину, которая состарилась, всеми уважаемая.

И Мелисса поверила относившейся к ней чисто по-матерински, доброй, достойной подруге, и вместе с новою, проснувшейся в ней уверенностью в ней зашевелилось непреодолимое желание увидеться со своим возлюбленным. Она чувствовала потребность теплого взгляда того, которого она любила, и которому, однако, ради кого-то другого не могла отдать всего, что принадлежало ему, и который, может быть, даже имел бы право жаловаться на нее.

Она откровенно призналась в этом, и матрона сама повела горевшую нетерпением девушку к ее жениху.

И в этот раз Мелисса также нашла Андреаса около больного и с удивлением заметила, в каком дружественном тоне жена главного жреца приветствовала христианина.

Диодор сидел, уже одетый, в кресле. Бледный, с обвязанною головой и все еще несколько слабый, он приветствовал невесту с теплотою, но вместе и с легким упреком по поводу ее редких посещений.

Андреас уже сообщил ему, что Мелиссу удерживали хлопоты об узниках, и поэтому он успокоился при уверении, что, если бы позволили ее обязанности, она совсем бы не расставалась с ним. Радость видеть ее около себя, восторг при возможности глядеть в ее милое, прекрасное личико, способность молодости ради настоящего быстро забывать прошлое скоро заставили замолкнуть в нем всякую побочную горькую мысль.

Вскоре он, со вновь разгоревшимися щеками, совершенно счастливый, слушал ее, и никогда еще не видел он ее такою нежною, такою преданною, никогда он еще не замечал в ней такой готовности выказать ему всю силу своей великой любви. Тихая, сдержанная девушка превратилась во влюбленную, добивающую любви своего избранного; одушевленная горячим желанием утешить жениха, она выказывала ему всю нежность своего горячего сердца так открыто и радостно, что ему казалось, будто Эрос только теперь попал в нее стрелою.

Как только Эвриала углубилась в серьезный разговор с Андреасом, Мелисса, точно назло бдительности этого серьезного стража добродетели, с веселой смелостью сама подставила жениху свои губки, и он, опьяненный блаженством, насладился тем, что ему предлагали.

Затем он вскоре уже сам превратился в ухаживателя и стал уверять, что для разговоров еще будет достаточно времени впереди, а сегодня ее пунцовый ротик должен только врачевать его поцелуями. И во время этого взаимного нежничания Мелисса упрашивала жениха с трогательною сердечностью никогда и ни в каком случае не сомневаться в ее любви, невзирая ни на какие слухи, которые дошли бы до него.

Пожилые друзья, стоявшие к ним спиною у окна и с жаром перешептывавшиеся между собою, не обращали на них внимания, и Мелиссу все более и более охватывала блаженная уверенность, что она взаимно любима и так же горячо, как любит она сама.

Только иногда на мгновение воспоминание об императоре, подобно грозному видению, выступающему из отдаленных туманов, нарушало блаженство этого часа.

Ей хотелось во всем признаться жениху, но было так тяжело заставить его как следует понять все случившееся, и к тому же Диодора не следовало ничем серьезно беспокоить. Притом он сам, совершенно опьяненный кипучею страстью, делал невозможною всякую попытку к объяснению.

Если он говорил, то только для того чтобы уверить ее в своей пламенной любви, а когда Эвриала, наконец, напомнила, что уже пора уходить и взглянула на пылающее лицо своей любимицы, то Мелиссе показалось, что ее оторвали от самых блаженных грез.

В приемном зале их задержал Андреас.

Эвриале хотя и удалось рассеять его наиболее серьезные опасения, однако ему хотелось спросить девушку, не лучше ли было бы воспользоваться уже этою ночью для бегства. Но она, с глазами, все еще радостно сверкавшими, нежно положила свою маленькую ручку на бородатый рот христианина и попросила его не омрачать теперь предостережениями и недобрыми предсказаниями ее радостное настроение и надежду на лучшие времена. Эвриала тоже советовала ей бесстрашно надеяться на самое себя, а у возлюбленного она почерпнула уверенность, что она поступает, как следует.