Он медленно опустил свою кружку, поставил на оцинкованный прилавок.

— Повторите!

Потом, все с тем же жестким выражением лица, сказал:

— Я должен был понять это уже со вчерашнего дня.

Почему я не вспомнил об этой истории в Дуэ? Я рассылал своих людей во всех направлениях, кроме правильного, а когда наконец додумался, было уже поздно…

— Что вы теперь будете делать?

— Барийар уже в камере предварительного заключения.

— Вы его допросили?

— Нет. Еще рано. Прежде следует допросить кое-кого другого.

Через витрину он смотрел на дом напротив, особенно на окна пятого этажа.

— Алину Бош?

— Да.

— У нее в квартире?

— Да.

— Быть может, ее больше испугает допрос в вашем кабинете?

— Она нигде не пугается.

— Вы думаете, она может признаться?

Мегрэ пожал плечами, поколебался, не спросить ли третью кружку, решил, что не стоит, протянул руку славному маленькому следователю, который смотрел на него с восхищением и с некоторой тревогой.

— До скорого! Я буду держать вас в курсе дела.

— Я, вероятно, пообедаю здесь, а когда они там, напротив, закончат, вернусь во Дворец правосудия. — Следователь не посмел добавить: «Ну, ни пуха ни пера!»

Мегрэ, чувствуя тяжесть в плечах, пересекал улицу, по-прежнему глядя на окно пятого этажа. Ему дали дорогу, и только один репортер успел сфотографировать комиссара, напористо идущего вперед.

Мегрэ громко постучал в дверь квартиры, которая прежде принадлежала Манюэлю Пальмари, и ему открыл дверь инспектор Жанен.

Мегрэ едва взглянул на него.

— Никто не пользовался телефоном?

— Звонил только я, шеф, чтобы сказать жене…

— Ты завтракал?

— Нет еще.

— Где она?

— На кухне.

Мегрэ стремительно вошел в кухню. Алина курила сигарету — перед ней стояла тарелка с яичницей. Как эта женщина сегодня была не похожа на кокетливую Алину, настоящую мадам, которая так следила за своей внешностью!

На ней был только старый голубой халат, тонкий шелк которого прилип к телу. Ее черные волосы не были причесаны, на лице никакой косметики. Она не приняла ванны, и от нее исходил терпкий запах пота.

Уже не первый раз Мегрэ констатировал это. Он знал многих женщин, кокетливых и ухоженных, которые после смерти мужа или любовника так опускались.

Вдруг менялись их вкусы, их поведение. Они начинали одеваться более ярко, говорить вульгарным тоном, употреблять выражения, которые так старались забыть, их природные качества снова всплывали на поверхность.

— Пойдем!

Она достаточно хорошо знала комиссара, чтобы понять: на этот раз дело принимает серьезный оборот. И все-таки она неторопливо поднялась, раздавила сигарету в жирной тарелке, положила пачку в карман халата и подошла к холодильнику.

— Хотите пить?

— Нет.

Она не настаивала, достала для себя бутылку коньяка и стакан в буфете.

— Куда вы меня ведете?

— Пойдем, с коньяком или без него.

Он заставил ее пойти через гостиную и довольно грубо втолкнул в кабинет Пальмари, где инвалидное кресло еще напоминало о старом вожаке.

— Садись или стой, как тебе угодно, — проворчал комиссар, снимая пиджак и нащупывая трубку в кармане.

— Что случилось?

— Случилось то, что все кончено. Пора подводить итоги. Ты это понимаешь, да?

Она села на жесткий диван, скрестив ноги, и дрожащей рукой пыталась зажечь сигарету. по Комиссар присутствовал при своего рода крушении.

Он знал ее уверенной в себе, зачастую высокомерной, часто зло насмехавшейся над ним.

Сейчас она напоминала загнанное животное, ушедшее в себя, испуганное и полное тревоги.

Мегрэ крутился на кресле, вертел его в разные стороны и, в конце концов, принял ту позу, в которой часто видел Пальмари.

— Он прожил здесь три года пленником этого механизма.

Мегрэ говорил как бы сам с собой, его руки нащупывали рычаги управления, которые он поворачивал то вправо, то влево.

— У него оставалась только ты, чтобы общаться с внешним миром.

Она отвернулась, взволнованная тем, что видит человека такой же комплекции, как Манюэль, в его кресле.

А Мегрэ продолжал говорить, не обращая вроде бы на нее внимания.

— Это был мошенник старой школы, мошенник времен наших отцов. А старики были гораздо осторожнее, чем современные мальчики. В частности, они никогда не разрешали женщинам вмешиваться в свои дела, разве что когда пользовались их выручкой. Манюэль уже прошел эту стадию. Ты слушаешь?

— Слушаю, — пробормотала она голосом маленькой девочки.

— Правда, этот многоопытный старый крокодил полюбил тебя, как мальчишка, полюбил девку, подобранную им на улице Фонтен. У него уже была кругленькая сумма, которая бы позволила ему уехать на берега Марны или куда-нибудь на юг. Этот бедный идиот вообразил, что сделает из тебя настоящую даму. Он одел тебя, как супругу богатого буржуа. Ему не нужно было учить тебя считать, это ты умела с самого рождения.

Сколько показной нежности было в твоем обращении с ним! Ты хорошо себя чувствуешь, папа? Хочешь, я открою окно? Ты не хочешь пить, папа? Хочешь, твоя Алина тебя поцелует?

Резко поднявшись, он произнес:

— Девка!

Она и глазом не моргнула, не шевельнулась, хотя знала, что в гневе он способен и ударить ее.

— Это ты его заставила записать недвижимое имущество на твое имя? А счета в банке? Не важно! Пока он оставался здесь замурованный в четырех стенах, ты встречалась с его сообщниками, ты передавала им от него инструкции, ты собирала бриллианты. Тебе все еще нечего сказать?

Сигарета выпала из ее пальцев, и концом тапочки она раздавила ее на ковре.

— Сколько же времени ты была любовницей этого самца Фернана? Год, три года, несколько месяцев? Вам очень удобно было встречаться в отеле на улице Этуаль. И однажды кому-то из вас двоих, Фернану или тебе, стало невтерпеж. Хоть Манюэль и был слабее, чем раньше, но все же оставался крепким и мог прожить десять или пятнадцать лет. Накоплено было достаточно, и тебе не составляло труда внушить ему, что остаток дней надо провести там, где его могли бы катать в кресле в саду, где бы он чувствовал себя легко и свободно среди природы. Тебе или Фернану пришла эта мысль в голову? Твоя очередь говорить! Давай, живее!

Тяжелыми шагами он ходил от одного окна к другому, иногда выглядывая на улицу.

— Твоя идея?

— Я тут ни при чем. — И с усилием спросила: — Что вы сделали с Фернаном?

— Он в камере предварительного заключения, где будет томиться до тех пор, пока я его не допрошу.

— Он ничего не сказал?

— Не важно, что он сказал. Ясно, что не ты убила Манюэля. Фернан взялся за это, пока ты ходила за покупками. Что касается второго преступления…

— Какого еще второго?

— Ты что, не знаешь, что в доме произошло еще одно убийство?

— Кого?..

— Так вот! Подумай немного и ответь — кого, если ты не играешь комедию. Пальмари убрали с дороги. Но Барийар вдруг заподозрен полицией в этом убийстве. Вместо того чтобы увезти вас обоих на набережную Орфевр и устроить вам очную ставку, вас оставляют каждого в своей ловушке, тебя здесь, его напротив, без связи друг с другом. А что это дает? Ты таскаешься по квартире, теряясь в догадках, чем все кончится, и даже не моешься. Барийар мучительно соображает — где может быть наиболее слабое звено. Особенно возможный свидетель.

Прав он или нет, но Барийар уверен, что ты не будешь свидетельствовать против него. Но вот там, наверху, в мансарде есть сообщник, может быть, немного безумный, а может быть, более хитрый, чем хочет казаться, которому того и гляди достанется лакомый кусок.

— Старый Жеф убит? — воскликнула она.

— А ты сомневалась, что он будет первым в списке?

Она смотрела на него, явно сбитая с толку, не зная, за что уцепиться.

— Как его убили?

— Сегодня утром его нашли повешенным в подвале Барийара, давно уже превращенном в мастерскую, где Жеф Клаас, точнее Виктор Крулак, заново гранил украденные камни. Он повесился не сам. За ним ходили наверх, в мансарду. Его стащили в подвал и убили, прежде чем надеть веревку на шею.