Сейчас же люди постоянно мучились столь нестерпимой жаждой, что останавливались у каждого ручейка, падали на четвереньки и лакали воду, точно собаки. Если бы не внезапная оттепель, знал Бланки, они бы все умерли от обезвоживания организма еще три недели назад. Запасы горючего для спиртовок подошли к концу. Снег, который они жевали, в первый момент как будто утолял жажду, но на самом деле только отнимал последние силы и вызывал еще более мучительную жажду. Каждый раз, когда они волокли сани через ручьи — а ручьев и узких речушек становилось все больше изо дня в день, — все останавливались, чтобы наполнить бутылки и мехи, которые теперь не нужно было нести за пазухой, чтобы вода не замерзла.

Но хотя смерть от жажды не грозила им в ближайшее время, Бланки видел, что люди слабеют от сотни разных других причин. Жестокий голод брал свое, не давая изнеможденным мужчинам, свободным от ночного дежурства, уснуть в течение четырех часов сумерек, выделенных Крозье на сон.

Чтобы установить и снять голландские палатки — каковое нехитрое дело еще два месяца назад, в лагере «Террор», занимало у них всего двадцать минут, — теперь требовалось два часа утром и два часа вечером. И время это увеличивалось изо дня в день по мере того, как обмороженные пальцы у них распухали все сильнее и становились все более неловкими.

Мало кто сохранил полную ясность сознания, даже у Блэнки иногда туманилось в голове. Большую часть времени капитан Крозье производил впечатление человека с самым ясным умом среди них, но порой — когда он, очевидно, думал, что никто на него не смотрит, — Блэнки видел, как лицо капитана превращается в подобие бессмысленной посмертной маски, отмеченной печатью бесконечной усталости.

Матросы, которые в ревущей тьме развязывали замысловатые узлы на тросах такелажных снастей у самого конца колеблющегося рея на высоте двух сотен футов над палубой штормовой ночью близ Магелланова пролива, теперь не могли при свете дня завязать шнурки на башмаках. Поскольку в радиусе трехсот миль не имелось никакой древесины — если не считать лодок, мачт и саней, которые они тащили с собой, искусственной ноги Блэнки да останков «Эребуса» и «Террора» почти в сотне миль к северу от них — и поскольку земля все еще оставалась мерзлой дюймом ниже поверхности, на каждой остановке мужчинам приходилось собирать кучи булыжников, чтобы придавливать края палаток и закреплять растяжки, таким образом принимая меры предосторожности против неизбежных ночных ветров.

На это тоже уходил не один час. Мужчины часто засыпали, стоя в тусклом свете полночного солнца с камнем в одной и другой руке. Иногда товарищи даже не трясли их за плечо, чтобы разбудить.

Когда ближе к вечеру восемнадцатого июня — пока мужчины совершали второй за день переход с лодками — третья нога Бланки сломалась, расколовшись прямо под кровоточащей культей, он воспринял это как знак.

Поскольку в тот день доктор Гудсер не нуждался в его помощи, Бланки вернулся с мужчинами за второй партией лодок, и на обратном пути его деревянная ступня застряла между двумя неподвижными камнями, и деревяшка треснула под самым коленом. То, что линия разлома оказалась так высоко, и то, что он сохранил при этом необычное присутствие духа, Бланки тоже воспринял как знак.

Он нашел поблизости подходящий валун, устроился на нем по возможности удобнее, достал свою трубку и набил ее последними крохами табака, которые берег уже несколько недель.

Когда несколько матросов остановились спросить, что он делает, Бланки ответил:

— Просто присел на минутку, полагаю. Чтобы культя отдохнула.

Когда сержант Тозер, в тот солнечный день возглавлявший группу прикрытия из нескольких морских пехотинцев, остановился, чтобы устало спросить, какого черта он тут расселся, если все продолжают путь, Бланки сказал:

— Не обращайте внимания, Соломон. — Ему всегда нравилось раздражать тупого сержанта, называя его по имени. — Идите себе дальше со своими «красномундирниками» и оставьте меня в покое.

Получасом позже, когда сани с лодками уже удалились на несколько сотен ярдов к югу от него, пришел капитан Крозье с плотником мистером Хани.

— Что вы делаете, мистер Бланки, черт возьми? — резко осведомился Крозье.

— Просто отдыхаю. Думаю, я могу переночевать здесь.

– Не глупите, — сказал Крозье. Он посмотрел на отломанную деревянную ногу и повернулся к плотнику. — Вы можете починить протез? Изготовить новый к завтрашнему вечеру, если мистер Бланки поедет в одной из лодок тем временем?

– Так точно, сэр, — сказал Хани, косясь на деревяшку с хмурым видом мастера, раздосадованного поломкой одного из своих творений или дурным с ним обращением. — Древесины у нас осталось мало, но есть шлюпочный руль, который мы взяли про запас для полубаркасов и из которого я запросто могу выстругать новую ногу.

— Вы слышали, мистер Бланки? — спросил Крозье. — Теперь поднимайте свою задницу, и мистер Хани поможет вам допрыгать до лодки мистера Ходжсона, что в хвосте процессии.

Бланки улыбнулся.

– А это мистер Хани может починить, капитан? — Он стащил с культи чашу деревянного протеза и отстегнул неуклюжее крепление из кожаных ремней и кусков листовой меди.

– Ох, черт побери, — сказал Крозье.

Он наклонился, чтобы получше рассмотреть кровоточащий, стертый до мяса обрубок, почерневший вокруг кругляшка белой кости, но тут же отшатнулся от зловония, ударившего в нос.

— Так точно, сэр, — сказал Бланки. — Я удивляюсь, что доктор Гудсер до сих пор не унюхал. Я стараюсь держаться с подветренной стороны от него, когда помогаю ему в лазарете. Ребята из моей палатки знают, что мои дела плохи, сэр. Тут уже ничем не помочь.

— Чепуха, — сказал Крозье. — Гудсер сможет… — Он осекся. Бланки улыбнулся — не саркастически, а легко и непринужденно, с долей истинного юмора.

— Что он сможет, капитан? Ампутировать мне ногу по середину бедра? Эти черные и красные пятна поднимаются до самой моей задницы и причинного места, сэр, прошу прощения за столь красочные подробности. И если он действительно прооперирует меня, сколько дней мне придется лежать в лодке, как старина Хизер — да упокоит Господь душу бедолаги, — чтобы меня тащили люди, усталые и измученные не меньше меня?

Крозье промолчал.

— Нет, — продолжил Бланки, с удовольствием попыхивая трубкой, — я думаю, мне лучше остаться здесь одному, просто расслабиться и спокойно поразмыслить о том о сем. Я прожил хорошую жизнь. Мне бы хотелось подумать о ней, пока боль и зловоние не усилятся настолько, что станут меня отвлекать.

Крозье вздохнул, посмотрел на плотника, потом на ледового лоцмана и снова вздохнул. Он вынул из кармана шинели бутылку с водой.

— Вот, возьмите.

— Спасибо, сэр. Возьму. С великой благодарностью, — сказал Блэнки.

Крозье пошарил в других карманах.

— У меня нет с собой ничего съестного. Мистер Хани?

У плотника нашлась заплесневелая галета и кусочек чего-то зеленого — вероятно, говядины.

— Нет, благодарю вас, Джон, — сказал Блэнки. — Я правда не голоден. Но могу ли я попросить вас об огромном одолжении, капитан?

— О каком, мистер Блэнки?

– Моя семья живет в Кенте, сэр. В окрестностях Итам-Моута, к северу от Танбридж-Уэллса. По крайней мере, мои Бетти, Майкл и старая матушка обретались там, когда я уходил в плавание, сэр. И вот я подумал, капитан… я имею в виду, если удача улыбнется вам и позже у вас найдется время…

– Если я вернусь в Англию, клянусь вам, я разыщу ваших близких и расскажу, что вы попыхивали трубкой, благодушно улыбались и удобно сидели на валуне, точно ленивый сквайр, когда я видел вас в последний раз, — сказал Крозье. Он вынул из кармана пистолет. — Лейтенант Литтл видел зверя в подзорную трубу… он следовал за нами все утро, Томас. Скоро он появится здесь. Вы должны взять это.

— Нет, спасибо, капитан.

— Вы твердо решили, мистер Блэнки? В смысле, остаться здесь? — спросил капитан Крозье. — Если бы вы продержались… с нами… всего еще неделю-другую, ваши знания могли бы очень пригодиться нам. Кто знает, какими окажутся ледовые условия в двадцати милях к востоку отсюда?