Он смотрел на нее.

София улыбнулась, но не так тепло, как прежде.

— Не воображайте, — сказала она так тихо, что слова прозвучали в горячем воздухе лишь немногим громче настойчивого шепота, — будто вы скомпрометировали мою девичью честь, командор.

— Мисс Крэкрофт… — снова начал Крозье и осекся.

Если бы его корабль несло к подветренному берегу, с вышедшими из строя помпами и четырьмя футами воды в трюме, со спутанными снастями и изодранными в клочья парусами, он бы знал, какие приказы отдать. Знал бы, что сказать. В данный момент никакие слова не шли на ум. Он чувствовал лишь нарастающие в душе боль и удивление, которые язвили тем сильнее, что казались давно знакомыми и понятными.

— Если бы я решила выйти замуж, — продолжала София, снова раскрывая зонтик и крутя его над головой, — я бы выбрала нашего удалого капитана Росса. Хотя быть женой простого капитана — тоже не мой удел. Сначала он должен получить звание рыцаря — впрочем, я уверена, это скоро случится.

Крозье напряженно смотрел Софии в глаза, силясь уловить в них хоть слабейший намек на шутливость.

– Капитан Росс помолвлен, — наконец проговорил он. Голос у него звучал хрипло, как у человека, проведшего много дней без воды на необитаемом берегу. — Они собираются пожениться сразу по возвращении Джеймса в Англию.

– О, ерунда, — сказала София, вставая и снова крутя зонтик над головой. — Я тоже вернусь в Англию быстроходным пакетботом в ближайшем времени, еще до отзыва дяди Джона. Капитан Джеймс Кларк Росс видится со мной не в последний раз.

Она посмотрела сверху вниз на Крозье, по-прежнему стоявшего перед ней в нелепой позе: преклонив колено на белом гравии.

— Кроме того, — весело сказала она, — даже если капитан Росс женится на молодой претендентке, ждущей его на родине — а мы с ним часто разговаривали о ней, и могу вас заверить, она глупа, — брак не есть нечто необратимое и непоправимое. Это не гамлетовский «безвестный край, откуда нет возврата». Многие мужчины благополучно возвращались из брака и находили женщину, созданную для них. Помяните мое слово, Френсис.

Тогда он наконец встал. Он встал и отряхнул белый песок со своих лучших парадных форменных брюк.

— Мне пора идти, — сказала София. — Тетя Джейн, капитан Росс и я сегодня утром едем в Хобарт, чтобы посмотреть новых племенных жеребцов, на днях ввезенных компанией «Ван-Димен». Вы вольны поехать с нами, коли желаете, Френсис, только, бога ради, прежде перемените платье и выражение лица.

Она легко дотронулась до руки Крозье и направилась обратно в дом, на ходу крутя зонтик над головой.

Крозье услышал приглушенные удары судового колокола наверху, пробившего восемь склянок. Четыре часа утра. В обычных обстоятельствах, то есть во время плавания, матросы сейчас поднялись бы с постелей и уже через полчаса принялись бы драить палубы и начищать все, что только можно. Но здесь, в царстве льда и темноты, а также ветра (Крозье слышал, как он продолжает завывать в снастях, предвещая очередную пургу, а ведь сейчас только десятое ноября их третьей зимы во льдах), людям позволялось спать допоздна, бездельничать, покуда не пробьют четыре склянки утренней вахты. То есть до шести утра. Потом холодный корабль оживет: по нему разнесутся громкие крики старшин и послышится глухой стук ног в мокасинах о палубу, когда матросы начнут поспешно выпрыгивать из гамаков, пока старшины не выполнили свои угрозы срезать с крюков все гамаки, в которых еще находятся люди.

По сравнению с напряженным графиком работы во время плавания это был праздный рай. Людям разрешалось не только спать допоздна, но и завтракать здесь, на жилой палубе, прежде чем приступить к выполнению своих утренних обязанностей.

Крозье посмотрел на бутылку и стакан. Оба были пустыми. Он взял со стола тяжелый пистолет — дополнительно отягощенный полным зарядом пороха и пулей. Рука чувствовала разницу в весе.

Потом он засунул пистолет в карман своего капитанского кителя, снял китель и повесил на крюк в переборке. Крозье тщательно протер стакан изнутри чистой тряпицей, которую Джопсон оставлял каждый вечер для этой цели, и убрал в выдвижной ящик стола. Затем он аккуратно поставил пустую бутылку в корзинку с крышкой, которую Джопсон оставлял у задвижной двери именно для этой цели. К тому времени, когда Крозье, выполнив свои служебные обязанности, вернется сюда на исходе темного дня, в корзинке будет стоять полная бутылка.

На мгновение он задумался, не стоит ли одеться потеплее и подняться на палубу — сменить мокасины из оленьей кожи на настоящие башмаки, надеть шерстяной шарф, шапку, свитера и всю верхнюю одежду, чтобы выйти в ветреную ночь и подождать, когда люди встанут, а потом спуститься к завтраку с офицерами и провести целый день без сна.

Он часто делал так по утрам.

Но только не сегодня. Сегодня он валился с ног от усталости. И было слишком холодно, чтобы оставаться здесь хотя бы еще минуту всего в четырех шерстяных и хлопчатобумажных фуфайках. Четыре утра, знал Крозье, это самый холодный час ночи — и час, когда почти все тяжелобольные и тяжелораненые испускают дух и уносятся в тот самый поистине «безвестный край».

Крозье забрался под одеяла и уткнулся лицом в ледяной волосяной тюфяк. Пройдет пятнадцать или более минут, прежде чем тепло его тела начнет нагревать постель. Если повезет, он уснет раньше. Если повезет, он урвет почти два часа пьяного сна, прежде чем начнется следующий день в царстве тьмы и холода. Если повезет, подумал Крозье, уже погружаясь в забытье, он вообще не проснется.

Безмолвная пропала, и именно третьему лейтенанту Джону Ирвингу вменялось в обязанность отыскать ее.

Капитан не отдавал такого приказа… строго говоря. Но капитан Крозье действительно велел Ирвингу присматривать за эскимоской, когда капитаны решили оставить ее на борту «Террора» шесть месяцев назад, в июне, и капитан Крозье никогда не отменял того своего приказа, а потому Ирвинг чувствовал ответственность за нее. Помимо всего прочего, молодой человек был в нее влюблен. Он понимал, что глупо — и даже ненормально — влюбляться в аборигенку, причем некрещеную, и к тому же в аборигенку необразованную, неспособную произнести ни слова на английском языке да на любом другом, коли на то пошло, по причине отсутствия у нее языка как такового, но Ирвинг все равно влюбился в эскимоску. При виде девушки у высокого, сильного Джона Ирвинга почему-то подкашивались ноги.

А теперь она пропала.

Они впервые заметили, что женщины нет в отведенном ей спальном месте — маленьком закутке между ящиками и бочками в загроможденной носовой части жилой палубы, прямо перед лазаретом — в четверг, двумя днями ранее, но люди привыкли к странным исчезновениям и появлениям леди Безмолвной. Она отсутствовала на корабле столько же времени, сколько присутствовала, даже по ночам. В четверг одиннадцатого ноября, во второй половине дня, Ирвинг доложил капитану Крозье, что Безмолвная пропала, но капитан сказал, что видел ее на льду позапрошлой ночью, когда ходил на «Эребус». Капитан сказал не беспокоиться: она объявится. Но она не объявилась.

Утром в четверг разыгралась снежная буря. Рабочие бригады, при свете фонарей восстанавливавшие ориентиры на тропе между «Эребусом» и «Террором» — четырехфутовые пирамиды из ледяных блоков, расположенные через каждые тридцать футов, — были вынуждены вернуться на корабли после полудня и с тех пор так и не выходили на лед. Последний посыльный с «Эребуса», прибывший в четверг вечером и вынужденный остаться на «Терроре» из-за сильной метели, заявил, что на борту корабля командора Фицджеймса Безмолвной нет. К утру субботы тринадцатого ноября вахтенные на палубе сменялись каждый час, и все равно люди спускались вниз в обледенелой одежде, трясясь от холода. Каждые три часа приходилось посылать рабочие бригады наверх, скалывать топорами лед с оставшихся реев и такелажных тросов, чтобы корабль не перевернулся под тяжестью ледяных наростов. Кроме того, падающий с мачт лед представлял опасность для вахтенных и повреждал палубный настил. Другие бригады расчищали лопатами обледенелую палубу накренившегося на нос «Террора» от снега, пока на ней не выросли такие сугробы, что будет невозможно открыть люки.