Под ним раздался рев. Потом грохот рухнувшего на палубу грота-марс-рея со снастями бегучего и стоячего такелажа. Потом еще громче прозвучал рев чудовища, сидевшего на мачте.

Этот шкот представлял собой тонкий пеньковый канат, болтающийся на расстоянии ярдов восьми от мачты. Он предназначался для того, чтобы быстро спускаться по нему с салинга или верхних реев, но не для того, чтобы по нему подниматься. Но Блэнки стал подниматься. Хотя трос был покрыт ледяной коркой и раскачивался на ветру, хотя Томас Блэнки больше не чувствовал пальцев на правой руке, он карабкался по тросу с проворством четырнадцатилетнего гардемарина, резвящегося на верхних вантах вместе с другими мальчишками после ужина тропическим вечером.

Он не смог забраться на верхний рей, обросший слишком толстым ледяным панцирем, но нашел подвернутые обледенелые пятнерсы под ним и перелез на них с троса. Куски льда, отколовшиеся с распущенных пятнерсов, полетели вниз. Блэнки показалось, что он слышит стук и треск в носовой части палубы, словно Крозье и матросы взламывали наглухо задраенный передний люк топорами.

Распластавшись на обледенелых пятнерсах, как паук, Блэнки посмотрел вниз и влево. Либо метель несколько утихла, либо ночное зрение у него отчасти восстановилось, либо и первое и второе. Он видел чудовище. Оно продолжало упорно карабкаться вверх, к третьему и последнему рею. Оно казалось таким огромным на грот-мачте, что походило на крупного кота, взбирающегося по слишком тонкому стволу молодого деревца. Только, разумеется, подумал Блэнки, у него нет решительно ничего общего с котом, если не считать того единственного факта, что оно передвигается, глубоко вонзая когти в обросшую ледяным панцирем дубовую мачту, укрепленную железными ободьями, от которой пушечные снаряды среднего калибра отскакивают, как мячики.

Блэнки медленно перемещался по пятнерсам к концу рея; подвернутый замерзший парус трещал, точно перекрахмаленный миткаль, и куски льда дождем сыпались с него вниз.

Гигантский зверь достиг уровня третьего рея. Блэнки почувствовал, как рей сотрясается, а потом проседает, когда громадное существо переносит на него часть своего веса. Представив, как оно забрасывает огромные передние лапы на рей по обе стороны от мачты, представив, как одна мощная лапа шириной с его грудь поднимается, чтобы нанести удар по брусу, более тонкому, чем два предыдущих, Блэнки пополз быстрее. Он уже находился почти в сорока футах от мачты, уже за пределами палубы, темневшей в пятидесяти футах внизу. Матрос, сорвавшийся с рея или с пятнерсов здесь, упал бы в море. Если Блэнки сорвется, он упадет на лед с высоты шестидесяти футов.

Голова и плечи Блэнки внезапно запутались в каких-то тросах — все кончено, он попал в ловушку, — и в первый момент он едва не завопил от ужаса. Но в следующий миг понял, что это такое: снасти стоячего такелажа, ванты с выбленками, изначально натянутые между бортом и вторым салингом, но на зиму перекинутые на верхушку укороченной грот-мачты, чтобы рабочие команды могли скалывать здесь лед. Снасти такелажа правого борта, вырванные из многочисленных креплений на палубе двумя ударами гигантской лапы. Сейчас достаточно сильно обросшие льдом, чтобы сеть из продольных и поперечных тросов приобрела свойства паруса и, подхваченная ветром, отлетела далеко за правый борт судна.

И снова Блэнки действовал без раздумий. Раздумывать над такого рода следующим шагом, на высоте шестидесяти с лишним футов над льдом, значило принять решение отказаться от него.

Он перепрыгнул со скрипящих пятнерсов на раскачивающиеся ванты.

Как он и ожидал, под тяжестью его тела ванты полетели обратно к грот-мачте. Он пронесся в футе от громадного мохнатого чудовища. В темноте было трудно рассмотреть что-либо, помимо общих очертаний ужасной фигуры, но треугольная голова, размером с туловище Блэнки, резко повернулась на шее, слишком длинной и гибкой, чтобы принадлежать существу посюстороннему, и зубы длиннее окоченевших пальцев Блэнки громко лязгнули, сомкнувшись в воздухе прямо у него за спиной. Ледовый лоцман почувствовал зловонное дыхание чудовища — жаркое дыхание хищного зверя, с запахом гнилого мяса, а не с тяжелым рыбным духом, исходившим из открытых пастей полярных медведей, которых они убивали и свежевали на льду. Смрадный запах разложившейся человеческой плоти, смешанной с серой, накатил на него горячей волной, точно струя воздуха, вырывающаяся из открытой топки парового котла.

В тот момент Томас Блэнки понял, что матросы, которых он мысленно обзывал суеверными дураками, на самом деле правы: это существо являлось столько же демоном, сколько животным из плоти, крови и белого меха. Оно являлось воплощением некой силы, которую надлежало ублаготворять, которой следовало поклоняться — или же просто спасаться от нее бегством.

Пролетая над серединой палубы, он на мгновение испугался, что тросы под ним зацепятся за обломки реев или наткнутся на снасти стоячего такелажа левого борта, и тогда существу останется лишь подтянуть наверх оборванные ванты вместе с ним, точно рыболовную сеть с большой рыбой, но инерция движения, приданная тросам весом Блэнки, унесла его на пятнадцать или больше футов за продольную ось судна, к левому борту.

Теперь снасти собирались качнуться в обратном направлении и отнести Блэнки прямо к левой передней лапе чудовища, которую оно уже вытягивало в метельном мраке, чтобы схватить добычу.

Блэнки извернулся всем телом, бросая свой вес в сторону носа, почувствовал, как неповоротливые обледенелые ванты меняют направление движения, а потом повис на руках, болтая ногами в попытке нашарить третий рей со стороны левого борта.

Он зацепился за него башмаком, пролетая над ним. Подошва проехалась по обледенелому брусу и соскользнула, но, когда ванты качнулись в обратном направлении, Блэнки нашел рей обеими ногами и оттолкнулся от него изо всей силы.

Ванты снова пролетели мимо грот-мачты, но на сей раз уклоняясь в сторону кормы. Блэнки по-прежнему висел на руках, дрыгая ногами в воздухе на высоте пятидесяти футов над рухнувшим парусиновым тентом и разбросанными по палубе запасами корабельного имущества, и он подтянулся к тросам по возможности ближе, когда проносился мимо грот-мачты и существа, подстерегавшего его там.

Когтистая лапа рассекла воздух меньше чем в пяти дюймах от его спины. Несмотря на весь свой ужас, Блэнки почувствовал удивление, смешанное с восхищением: он знал, что после толчка ногами его отнесло почти на десять футов от грот-мачты. Должно быть, существо — или Дьявол — глубоко вонзило когти правой лапы — или руки — в мачту, а само повисло в воздухе, выбрасывая к нему левую когтистую лапу.

Но оно промахнулось.

Оно не промахнется, когда Блэнки качнется обратно, ближе к грот-мачте.

Блэнки схватился за крайнюю ванту и заскользил вниз по ней с такой скоростью, с какой скользил бы по обычному канату, обдирая онемевшие пальцы о поперечные тросы, передвигаясь рывками и каждую секунду рискуя сорваться вниз, в темноту.

Концы вант достигли крайней точки своей дуги — где-то за планширем правого борта — и начинали движение в обратном направлении.

«Все еще слишком высоко», — подумал Блэнки, когда снасти качнулись назад к грот-мачте.

Существо легко могло схватить тросы, пролетающие над средней линией судна, но теперь Блэнки находился двадцатью футами ниже уровня третьего рея и спускался все ниже, лихорадочно перебирая руками выбленки.

Существо начало подтягивать наверх всю массу снастей.

«Просто уму непостижимо, какая жуткая силища», — успел подумать Томас Блэнки, когда целая тонна или полторы обледенелых снастей с висящим на них человеческим существом стала рывками подниматься наверх, выбираемая с такой легкостью и уверенностью, с какой рыбак вытаскивает из воды сеть с рыбой.

Ледовый лоцман сделал то, что решил сделать в последние десять секунд своего полета обратно к грот-мачте: продолжая скользить вниз по вантам, он одновременно принялся раскачиваться всем телом взад-вперед — представляя себя мальчишкой, раскачивающимся на канате, — увеличивая амплитуду своего движения по поперечной дуге, в то время как существо продолжало подтягивать снасти наверх. Как бы быстро он ни спускался, снасти поднимались с равной скоростью. Он достигнет нижнего конца вант к тому времени, когда существо подтащит его к себе, и опять окажется на высоте пятидесяти футов.