— А мне можно пить?

— Тебе можно все. Знаешь, я полюбила, как раньше бы сказали, кухню народов мира. Обожаю рестораны — китайский, японский, итальянский, мексиканский.

— Ты стала такой гурманкой?

— Хорошая еда, дорогая, еще никого не испортила. Характер портят мысли о куске хлеба, когда его нет.

— Ты помудрела.

— Не смейся, Ольга. Вот поживешь у меня несколько дней, и тебя мудростью подкормим. С тобой поработает психолог. А потом полетишь нежиться на пляжах Вьетнама.

— Вьетнама?

— Ты разве забыла — после операции я обещала тебе отдых. У тебя индивидуальный тур. Встретит мой старинный знакомец Минь, примет как мою лучшую подругу. Общеукрепляющий массаж, всякие восточные прибамбасы с травами и благовониями, и мы тебя не узнаем!

Ольга с сомнением уставилась на Ирму. Но ей не хотелось отказываться, смущаться, ощущать неловкость; ей так хотелось одного — чтобы за нее думали другие. Она устала. Очень.

— Слушай, Ирма, так, может, взять с собой камеру? Поснимать?

— Бери, но только не перегружайся. Потом я тебя познакомлю с нашими фотографами, может, они что-то у тебя купят, экзотическое…

Здорово, подумала Ольга, может, еще и удастся заработать.

— Ох, Ирма, знала бы ты, что у меня получилось с альбомом. — Она вздохнула и посмотрела на подругу.

— С каким альбомом?

— Долго рассказывать. Но если коротко — у меня были деньги, доллары, и я их вбухала в альбом, издала свои работы. Наверное, я ненормальная, потому что больше всего в жизни мне хотелось сделать имя в фотографии. А что, вот теперь, освободившись от всего лишнего, я смогу отдаться только этой страсти. Безраздельно. — Она усмехнулась и устало провела рукой по волосам.

Волосы пока не блестели, они были тусклыми, как и кожа. Ирма смотрела на Ольгу и думала, что очень скоро все в ней заживет другой жизнью. И она, Ирма, непременно займется подругой вплотную, что в интересах обеих.

— Так что с твоим альбомом?

— Я его издала. А когда стала продавать — меня здорово надули. И ты знаешь, мне приснился сон. Ужасно странный. Будто я наняла бандита, и он разобрался с моим кидалой…

— Мелочь, пускай живет дальше. Бог его накажет.

— Ты так считаешь?

— Да, я так считаю. Бог наказывает за все.

— Ой, тебя послушать, ты истинная христианка.

— Да нет, это закон природы, просто люди не хотят верить в нега до конца..

— Выходит, мы с тобой за что-то поплатились?

— Выходит. — Ирма невидящими глазами посмотрела в окно, потом повернулась к Ольге. — Я как-нибудь тебе расскажу про себя. Но не сейчас. — Ирма усмехнулась. — Моя жизнь вообще очень странная. Так ты идешь на кухню или нет?

— Ирма, спасибо.

— Ну вот, опять ты… Не стоит благодарности, дорогая. А теперь давай-ка выпьем. Что будешь пить? Есть мартини — сухой, розовый, красный. Какой?

— Всякий! Я сейчас напьюсь!

— А вот это нельзя.

— Что еще мне нельзя?

— Еще некоторые удовольствия… Некоторое время. Ольга сморщила нос и подула на челку, которая отросла — за время болезни и лезла в глаза.

— Эти удовольствия меня больше не интересуют, — заявила она.

Ирма расхохоталась.

— Ну, это мы еще посмотрим.

Голос невидимого мужчины тревожил Ольгу. Он говорил о том, что она сейчас чувствует. О том, что будет чувствовать. Нет, это не гадание, а первый сеанс психотерапии. Она не видела доктора, он не видел ее. Иржи объяснил такой метод просто: для женщин, перенесших такую операцию, гистерэктомию, самое тяжелое — ощущение утраты собственной природы. Но поскольку женщина привыкла доверять мужской оценке, то именно мужской голос, только бестелесный, лучше всего введет в ее подсознание новые представления о себе и о новой для себя жизни.

— Загляните в свои глубины, осмотрите себя внутренним зрением, вы воспримете некую пустоту внутри себя подарком судьбы. Не жалейте об утрате, вы получите взамен гораздо больше…

Ерунда, подумала Ольга. Все равно что отрезать ногу и восхищаться новеньким протезом. Мол, блестящий, удобный и не болит. И его никогда не отрежут… Внезапно она остановила себя — Боже мой, так он про то и говорит! Нога была больная, кривая, угрожала жизни, ее больше нет, нет болезни, кривизны, нет угрозы жизни? Фу, покачала она головой, никогда бы не подумала, что способна поддаться речам психотерапевта.

Впрочем, он не так уж не прав. А силиконовая грудь кинозвезд? Ее делают ради успеха и действительно получают большее взамен меньшего. Никак не скажешь, что они после этого не чувствуют себя женщинами. Напротив, они становятся объектом вожделения… Конечно, такой грудью они не вскормят младенца…

— Да, вы совершенно правы, младенца вам уже не выносить и не вскормить. Но разве на свет можно выпустить только человека? А мысль? А идею?

Ольге стало не по себе. Он что, читает ее мысли? Но мужчина не видит ее, она не видит его. Ольга нагнулась к перегородке, разделяющей их. Здесь как в исповедальне в католической церкви, только перегородка очень плотная, совершенно непроницаемая. Ольга убедилась — подглядеть невозможно.

— Я уверяю вас, трудный этап в вашей жизни придаст вам еще большее ускорение в забеге по жизни. Забег не окончен, нет… Вы выходите на дорогу, которая доступна не всем…

Ольга похолодела. А не слышала ли она когда-то похожий голос? Или слова? Забег…

Ну конечно же. Забег был! В университете, на физкультуре… Когда она поставила рекорд, потрясла всех, начиная от преподавателя и кончая подружками…

— Мы еще поговорим с вами. А вы на досуге вдумаетесь в мои слова…

Иржи Грубов много лет занимался своими экспериментами.

Он, практикующий хирург-онколог, сделавший сотни операций, наблюдал мучительную смерть от рака. Да, существовали обезболивающие лекарства, но не такие, которые могли бы сделать сносными последние дни больных. Эти лекарства на час-другой усмиряли боль.

Впервые Иржи задумался про обезболивающие, когда мать Ирмы страдала от боли перед смертью. Но тогда он мало чем мог ей помочь. До сих пор он помнит, как ее пальцы, похудевшие и превратившиеся в кости, обтянутые кожей, хватали за запястье, а провалившиеся глаза безмолвно поедали его лицо глазами. Лучше бы она вопила во всю мочь. Потому что напряжение, исходившее от нее, энергия, не выплеснутая наружу, хватали за горло, не давали дышать. Он отмахивался, когда Ирма говорила ему, будто знала наверняка, что ее не минет эта ужасная чаша. Он был близок к отчаянию, когда понял — диагноз заболевшей Ирмы тот же самый. Но стадия другая. Он не спал ночами, думал, читал, искал. И нашел.

Еще много веков назад в Китае были описаны целебные свойства конопли, помогавшей при некоторых болезнях. Но попробуй заикнись, назови марихуану или гашиш лекарством! Препараты из конопли, но не всякой, а именно восточной, выращенной на той почве, под тем небом и прогретой тем солнцем, снимают боль, устраняют тошноту, повышают аппетит, уверяли древнекитайские книги. Но прописать анашу как лекарство врач не вправе. Во многих странах доктора пытаются исследовать и доказать благотворное влияние подобных соединений. Лет десять назад американские онкологи искусственно синтезировали дельта-тетрагидроканнабинол (ТНС), вещество, повторяющее главный компонент гашиша. Испытания в больницах Штатов доказали — препарат прекрасно действует на больных. Но можно ли заикнуться об этом в Праге?

Иржи Грубов и Энди Мильнер узнали друг друга на конференции в Филадельфии сразу. С первого взгляда стало ясно — оба помнили развлечения молодости.

— Коллега! Какая встреча! — кинулся Энди к Иржи, стоявшему в нерешительности, потом позволившему себе улыбнуться.

Энди усмехнулся, он подумал, что тот, наверное, успел прокрутить в голове, не опасно ли иметь дело с бывшим любовником. Старые грехи, точнее, память о них, умирают только вместе с мозгом.

Но Грубов решился иметь дело с Мильнером. Положение доктора вполне солидное, своя клиника в Сан-Франциско, прекрасный дом, машина. Имя в медицинском мире, в конце концов.