Но молния не попала в мост напротив дома, и снова послышался шум дождя. Они были совсем одни в ярко освещенной белой кухне, все остальное в доме тонуло в темноте; ни одной ни другой не приходило в голову перейти из кухни в какую-нибудь комнату.

— Раз уж я должна остаться здесь, мне нужно позвонить в «Золотое кольцо», чтобы их предупредить.

— Только не звони, пока не кончится гроза. Это слишком опасно.

— Я могла бы туда сбегать, когда все это кончится, и забрать свой чемодан.

Она сняла с крючка передник, который стал уже ее передником, и завязала его на себе.

— Что ты собираешься делать?

— Нужно приготовить обед.

— Для кого?

— Для тебя, для меня, для твоих детей, когда они вернутся.

— А если они вернутся поздно ночью?

Жанна не ответила и принялась за работу. Луиза продолжала стоять, облокотившись на раковину и чувствуя свою бесполезность перед снующей взад-вперед невесткой.

— Я не знаю, как ты делаешь.

— Как я делаю что?

Чего ради объяснять? Жанна и так поняла. А объяснить было бы нелегко.

К тому же это заняло бы так много времени!

— Еще чашку кофе?

— Спасибо. Ты очень добра.

— Я не нашла в доме одну вещь: ящика для отходов.

Раньше он стоял во дворе, слева за дверью.

Луиза сделала два шага и потянула выдвижной ящик, отчего весьма совершенное устройство пришло в действие.

— Чем я могу тебе помочь? — спросила Луиза без особого, впрочем, энтузиазма.

— Ничем. Сиди. Гроза проходит.

— Ты думаешь?

— Она проходит. Я обещала служащему похоронного бюро позвонить сегодня вечером по поводу писем с извещениями. Список адресов ему нужен как можно раньше. Фамилии клиентов он возьмет завтра у бухгалтера. Этот служащий надеется получить у епископа разрешение на отпевание.

Луиза поняла не сразу. В те мгновения, когда она становилась подозрительной, ее зрачки сужались, как у кошки, и превращались в маленькие блестящие точки.

— А, да! Я и не подумала об этом.

Они обе не замечали, что мало-помалу природа успокаивалась вокруг них, ливень закончился, и только редкие капли дождя падали на землю; вечерняя тишина опускалась на кухню и весь дом.

Время от времени Жанна подходила к приоткрытой двери, чтобы послушать, не плачет ли ребенок.

До дня похорон, состоявшихся в среду, новых кризисов у Луизы не было.

Она, казалось, держалась настороже, как человек, принявший какое-то решение, и Жанна обратила внимание на то, что Луиза убрала отовсюду бутылки с вином, включая и бутылку с мадерой.

Когда дети в воскресенье вечером после грозы вернулись домой, сестра через полчаса после брата, их мать была настолько опустошена, что не прореагировала на их приезд и лишь разыграла в своем углу роль молчаливого наблюдателя.

Анри приехал первым. Около десяти часов, открыв ключом дверь, он ворвался в дом как ветер, бросив освещенную появившейся луной машину на улице. Его сразу же сбила с толку темнота во всем доме за исключением кухни, где друг против друга сидели две женщины. Шляпу Анри не носил. У него были густые светлые волосы и ясные, как у отца, глаза, но Анри был заметно мельче, хотя и широк в плечах, с решительной манерой держаться.

Уже на пороге в глаза ему ударил яркий свет, он нахмурился, недовольный — хотя, вероятно, не отдавая себе в этом отчета — тем, что в доме царила совсем не та атмосфера, к которой он привык, тем, что увидел свою мать сидящей в углу стола, где обычно сидела служанка, а рядом с матерью — толстую женщину с лунообразным лицом, которая спокойно разглядывала его.

Агрессивным, почти обвиняющим тоном он бросил:

— Как это случилось?

Поскольку он машинально обратился к тетке, ему пришлось повернуться к матери:

— Ты была при этом?

Жанна поняла, что Луиза испугалась вопроса и вся сжалась, словно чувствуя за собой вину; отвечать пришлось Жанне:

— Твоя мать ходила к мессе.

— Дома никого не было?

— Только Алиса, она занималась ребенком.

— С ним случился приступ?

Расставив ноги и тяжело дыша, он говорил очень громко — не оттого ли, что с трудом держался, чтобы не упасть?

— Лучше, чтобы тебя воспринимали как мужчину и ты узнал всю правду сразу, Анри. Не кричи. Не теряй самообладания. Твой отец повесился…

Анри вошел в дом, раскрасневшись от переживаний и обдувавшего его в пути ветра. Буквально за секунду, без всякого перехода, он стал белым как бумага, неподвижно застыл, и лишь его кадык судорожно дернулся в горле.

Его тетка, казалось, не двинувшаяся с места, очутилась рядом с ним и положила ему руку на плечо:

— Ты ведь мужчина, не так ли, Анри?

Он лишь мгновение выдержал это прикосновение, потом яростным жестом оттолкнул руку и будто нырнул в темноту дома; Жанна и Луиза услышали, как он плашмя бросился на лестничные ступеньки и громко зарыдал.

Его мать все это время сжавшись сидела на стуле, стиснув руки с такой силой, что побелели суставы пальцев; когда она открыла рот, Жанна предвидя, что сейчас раздастся крик, — сказала ей властно, почти грубо:

— Ты-то хоть помолчи. А если не можешь взять себя в руки, иди в свою комнату.

Она осталась, не двигаясь, не издавая ни звука, слушать рыдания юноши — то неистовые, как крик, то тихие, как плач ребенка. Иногда эти рыдания совсем затихали, чтобы, как это бывает у маленьких детей, возобновиться с новой силой; Луиза не отрывала взгляда от своей невестки, а та зашевелилась лишь для того, чтобы поставить на огонь суп.

Наконец Жанна вышла в коридор, откуда послышался щелчок электрического выключателя и мягкий, но непреклонный голос немолодой женщины:

— Пойди посмотри сейчас на него. Он там, наверху.

Постарайся не очень шуметь, чтобы не проснулся Боб.

Один за другим щелкали выключатели, в то время как Луиза в одиночестве дрожала на кухне, где никто больше не занимался ею.

Голоса в глубине дома казались уже неясным бормотаньем.

— Не бойся, Анри. Он не сердился на тебя. Он ни на кого не сердился.

Перед тем как отбыть в мир иной, он попросил у вас прощения.

Все еще мертвенно-бледный, юноша словно приклеился к порогу комнаты, не осмеливаясь войти.

— Поцелуй его.

Она дошла вместе с Анри до кровати, легонько придерживая его; он прикоснулся губами ко лбу отца, и Жанна, почувствовав, как напрягся Анри, обхватила его за плечи и стала подталкивать к выходу:

— Иди.

На лестничной площадке он запротестовал:

— Я не хочу спускаться.

— Иди, нельзя же здесь разговаривать.

Он все-таки пошел, спускаясь по лестнице первым, и первым же вошел в кухню, избегая глядеть на мать.

— Я уверена, что ты не ел.

— Я не буду есть.

— Съешь хотя бы тарелку супа. Завтра ты будешь нужен. Ты теперь будешь очень нужен.

Казалось, что из-за присутствия матери, смущавшей его, он не хотел смягчиться. Он повторил, как капризный ребенок:

— И все-таки я не стану есть.

Жанна, не обращая внимания на его слова, накрывала на стол, и все это время Анри с любопытством разглядывал эту женщину, которую совсем не знал и которую увидел удобно расположившейся в их доме. Она деятельно крутилась, говорила с ним так, словно всегда была здесь, а его мать, не возражая против такого развития событий, сидела удивительно спокойная и притихшая, хотя Анри ожидал увидеть ее в страшном волнении.

— Ешь.

Минутное колебание, слабая попытка бунта закончилась тем, что он наклонился над своей тарелкой.

Он все еще машинально ел, когда его сестра, не имевшая ключа, скромно постучала молотком у входной двери; в ночи затихал звук удаляющейся машины, затормозившей перед домом лишь на мгновение.

— Я открою! — сказал он, поднимаясь рывком. — Это Мад.

Он бросился к сводчатому входу, ему не мешали.

Какое-то время брат с сестрой разговаривали тихими голосами, надолго замолкая в темном вестибюле. Потом чья-то светлая фигура, длинные голые ноги промелькнули в пятне света, и быстрые шаги застучали по лестнице.