Она резко остановилась в нескольких шагах от террасы, желая остаться в тени, потому что, без сомнения, ей было неудобно показываться в ярком клетчатом плаще вечером того дня, когда состоялось погребение ее отца.

Несколько посетителей еще сидели на свежем воздухе. Какая-то молодая женщина в шортах курила, развалившись в соломенном кресле; она так изогнула ноги, словно выставляла свои голые бедра на всеобщее обозрение, и все время противно смеялась, выпуская дым в сторону двух мужчин, расположившихся напротив нее. Через огромные окна можно было видеть сидящих в табачном дыму и играющих в карты завсегдатаев; среди них, вероятно, были и те, с кем Жанна дружила в детстве.

— Думаю, нам придется поискать такси на вокзале, — заметила Жанна, приходя в хорошее расположение духа.

Она изо всех сил старалась, чтобы в ее голосе не было насмешки. Сейчас им следовало обогнуть террасу, чтобы любой ценой не дать Мадлен развернуться и пойти обратно домой, чтобы вызвать машину по телефону.

В позе и смехе той женщины на террасе ощущалось нечто столь агрессивное и оскорбляющее, что Мад, видимо из неосознанного протеста, решила пройти мимо.

Теперь они шагали под уличными фонарями, то пересекая темные промежутки между ними, то оказываясь в слабо освещенных участках, чтобы, удаляясь от предыдущего фонаря и приближаясь к следующему, попасть наконец под сверкающие лучи. Какой-то человек, должно быть, рабочий, идущий в ночную смену, шел вровень с ними по противоположному тротуару, и их путь сопровождал стук его шагов.

Жанна так и не раскрывала рта, а Мад шла рядом с ней, сунув руки в карманы и не глядя по сторонам.

Тетка же разглядывала дома и магазины, в которых по большей части уже были закрыты ставни, но Жанна читала имена и названия на вывесках. Светлый бетонный фасад банка сменил шляпный магазинчик сестер Кэрель и магазинчик зонтиков старой мадам Дюбуа, той самой, которая умерла от коклюша. И этих людей, и многих других уже не было на свете. На кладбище, вероятно, изрядный участок занимали могилы знакомых Жанне людей. Среди нынешних имен на вывесках были наверняка такие, которых когда-нибудь не обнаружит и постаревшая Мад, в один прекрасный день случайно оказавшись на этих улицах.

У нее, вероятно, будет своя Дезире, которая монотонным, словно текущая вода, голосом скажет:

— Ты помнишь Жермену Донкер, которая так была усыпана веснушками, что походила на хорошо пропеченный хлеб? Она вышла замуж, взяла в свои руки торговое дело родителей, и теперь у нее семеро детей. Ее старшая дочь замужем за депутатом, а один из сыновей — губернатор где-то в колониях.

Они шли по длинной, немного покатой улице; миновали некогда невзрачный и пользовавшийся дурной славой еще со времен молодости Жанны отель, он был заново выкрашен и носил ничего не говорящее Жанне название.

Жанна знала, что ее молчание раздражало племянницу, ее шаги постоянно сбивались из-за этого. Но Жанна еще далеко не выиграла партию, и поэтому задерживала дыхание, словно канатоходец, выполняющий опасный трюк.

Сначала они шли в том же ритме, что и мужчина на противоположной стороне улицы. Это получалось машинально, как бывает под звуки какого-нибудь военного марша. Мужчина делал широкие шаги. Его, должно быть, поджимало время.

Нужно было разорвать этот ритм, и хорошо, чтобы это получилось опять же случайно, но это должна сделать Мад. Это не должно было исходить от Жанны.

Так и получилось — в тот момент, когда задыхающаяся и не желающая это показать Жанна сглотнула слюну, между ними, сквозь разделяющее их молчание, установилась столь тесная связь, что Мад вздрогнула и чуть повернула голову:

— Вы что-то сказали?

— Нет, с чего бы?

— Мне показалось.

Короткий разговор слегка замедлил их шаги, и вскоре мужчина, невольно навязывавший им темп, оказался далеко впереди, а стук его каблуков перестал неотступно преследовать их.

Мадлен — ее тетка была а этом уверена — из-за молчания своей спутницы была готова вот-вот сама произнести ту речь, которую она ожидала от Жанны. Но поскольку с ней никто не разговаривал — Жанна хранила молчание и принципиально не начинала разговор первой, — девушке просто некому было отвечать.

Вокзал уже загораживал всю перспективу в верхней части улицы, стали видны его фонари, некоторые сверкали ярче других, и подымавшийся дым товарного поезда; дым казался светлее неба над крышей. Там, конечно, были такси, уж два или три обязательно. Им оставалось пройти не больше двухсот метров. Совсем недавно тот же путь, но в другом состоянии духа, в лучах заходящего солнца, проделали Физоли, таща за руку мальчишку.

Шаги в какой-то момент перестали звучать в унисон. Это ничего не значило, однако Мадлен попыталась подстроиться к Жанне, словно шагающий не в ногу со строем солдат, ей это не удалось, и она сбавила темп.

Но даже теперь они ничего не говорили друг другу. И уж конечно, они не говорили — хотя девушка, должно быть, на это рассчитывала — о другом бегстве, случившемся когда-то, о другой девушке, покинувшей светлый дом у моста.

Шаги, раздающиеся по улице. Двое, идущие на свет фонаря, чтобы пройти мимо него и направиться к следующему.

Мягкая, отчетливая походка девушки — и походка старой толстой женщины, не позволяющей себя обогнать, она все время здесь, рядом, присутствие ее не дает той, другой, осмотреться, подумать о себе, решить, как же себя вести.

Все держалось на таких пустяках! Почти ни на чем. Жанна понимала это и даже затаила дыхание. Она не молилась, потому что не умела; «о она напрягала вею свою волю, полагая, что это не хуже обращения к Богу; от силы и длительности этого напряжения, как ей казалось, зависело все.

Мужчина на другой стороне тротуара уже дошел до вокзала. Может быть, это ему предстояло вести сквозь ночные равнины дымящий товарный поезд?

Исчезнувший звук его шагов оставил после себя пустоту, в которой с особой отчетливостью вразнобой зазвучали шаги Мад и ее тетки.

И тогда неожиданно, словно в горле Мад лопнул наконец пузырь, девушка остановилась, через секунду повернулась на пятках и, прежде чем двинуться в обратном направлении, мимо фонаря, который они только что прошли, спросила со злобой:

— Вы думаете, что добились своего?

— Нет.

Они молчали и всю обратную дорогу. В «Золотом кольце» все ушли с террасы; женщина с голыми ляжками теперь стояла, облокотившись на подоконник, в отеле, а позади нее раздевался мужчина. Неподвижные головы игроков в карты все еще виднелись за стеклами окон.

На мосту Мад пошла медленнее. Все поняв, Жанна сказала просто:

— Дезире нам поможет поднять сундук.

Анри, к счастью, не показывался. Он ждал в темноте малой гостиной, а его сестра не подозревала, что он там и все слышит.

— Ты не поможешь нам, Дезире?

— А что нужно сделать?

— Поднять этот сундук на второй этаж.

Жанна шла по пятам за своей подругой, чтобы не дать ей предаваться размышлениям.

— Занесем его в комнату.

— А на площадке ему что, плохо?

— Да.

Нужно было, чтобы Мад обязательно сегодня же вечером разгрузила сундук, и тетка стала ей помогать, стараясь не выглядеть заинтересованной его содержимым.

— Мы с Дезире поднимем пустой сундук на третий этаж. Он не тяжелый.

Ты можешь закрыть свою дверь; Спокойной ночи, Мад.

Та, стоя лицом к стене, ответила чуть слышно после минутного молчания:

— Спокойной ночи.

Вот теперь все.

А этим утром Мад еще не спускалась. Ей трудно было спуститься. Она, должно быть, не раз прислушивалась у двери ко всем хождениям в доме. Ей, конечно, хотелось есть. Мать была внизу. Где ее брат, она не знала. А знала ли она, что тетка не выходила из комнаты?

Вероятно, она слышала голос доктора Бернара, шаги Дезире по лестнице.

Около десяти часов вдруг скрипнули перила, а потом затрещала ступенька лестницы; кто-то остановился на полдороге.

Затем, как показалось бы многим, воцарилась тишина, но Жанна так напряженно вслушивалась, что до нее доносилось даже тиканье часов в одной из комнат второго этажа.