— Шеи себе хотите посворачивать! — кричала она. — Тут еще с прошлых летов сваи под водой остались!

Интересно, Руслану — так она воздушные поцелуйчики посылала, а я так ей чем-то не понравился.

— Помылись — закройте душ! — крикнул я ей с берега, пытаясь попасть ногой в штанину.

Дядя Костя ничего не поняла, но душ закрыла и даже окошко за собой захлопнула.

А мы отправились в санчасть к Алле Францевне. Следующей по плану у меня была Алла Францевна. Я сказал Эдьке с Киткой, что они вообще-то могут не ходить. Воспитываю в себе смелость я, и это мое личное дело. Но они все же пошли.

Впереди нас к Алле Францевне стояли трое: стрелок-радист младший сержант Евстигнеев с длинным, как у артиста Филиппова, лицом, Люба-парикмахерша, которая работает в Доме офицеров, и тетка в кирзовых сапогах. У теткиного подбородка был завязан платок в синий горошек. Тетка держалась за щеку, раскачивалась из стороны в сторону и тихонько подвывала.

От теткиного подвывания Эдька с Киткой сразу скисли. Они думали, что зубы — это просто так. Младший сержант Евстигнеев вертел в руках бескозырку. Мы уставились на его бескозырку. Чтобы мы не подумали, будто он крутит бескозырку от волнения, младший сержант Евстигнеев повесил ее на гвоздик. Тетку в сапогах он пропустил без очереди.

Тетка прошла в кабинет сгорбившись. Потом вдруг за дверью раздался такой вой, что у бескозырки на стене затрепыхали ленточки. Тетка взвыла и задохнулась, словно ей заткнули рот подушкой.

— Нет, я так не могу, — сказала за тонкой перегородкой Алла Францевна. — Не хватайте меня за руки. Я всего-навсего сделала вам укол. Плюньте вот сюда и идите посидите в приемной.

Тетка в сапогах плюнула и вышла. Она вышла мокрая и взлохмаченная. Платок в горошек съехал с головы на спину. Младший сержант Евстигнеев поднялся и, прежде чем шагнуть за порог, расправил под ремнем складки на белой форменке.

Мы сидели и ловили каждый звук. За дверью постукивали о стекло инструменты и зудела бормашина. Потом младший сержант Евстигнеев стал мычать. Он мычал носом. Его мычание хватало меня за самую печенку.

— Фокус показать? — шепнул Эдька и вытащил из кармана бубнового туза.

Не знаю, как Кит, а я был готов смотреть любые фокусы, лишь бы не слышать евстигнеевского мычания. Он как-то уж больно занудно мычал. Как все равно нечеловек. Фокус с картой Эдька показывал нам тысячу раз. Он вычитал про этот фокус в журнале «Наука и жизнь». Из одной карты можно было мгновенно сделать туза, тройку, шестерку и четверку. Все зависело от того, какое место прикроешь пальцем.

— Валяй, — сказал я.

— Эрики-мерики, — сказал Эдька и подтянул рукава рубашки. — Ловкость рук, и никакого мошенства. Оп-ля! Что за карта?

— Шестерка бубей, — определил Кит.

— Допустим, — согласился Эдька. — Оп-ля! А эта?

— Туз! — удивилась Люба-парикмахерша.

— Верно, — заморгала тетка с уколом. — Скажи-к ты!

— Оп-ля!

— Тройка бубей! — обрадовалась Люба.

— Оп-ля!

— Шестерка!

— Оп-ля!

— Снова туз!

Они отвечали хором. Хор перекрывал зудение бормашины и мычание младшего сержанта Евстигнеева.

Тут в двери с надписью «Аптека» отворилось оконце, из него выглянула моя сестричка Феня и сказала:

— Потише немножечко можно?

На белых Фениных волосах красиво сидела накрахмаленная шапочка.

— А вас чего, фокусники, сюда принесло? — разглядела нас Феня. — Вам что, на улице места мало?

Она спрашивала нас, а смотрела на меня.

Я молча открыл рот и ткнул пальцем в зуб.

— Понятно, — сказала Феня. — А дружки твои, конечно, за компанию. Но вы все же немного потише.

Феня была красивая, как королева. Она хотела уже спрятаться в свое оконце, как распахнулась дверь, и в санчасти появились Руслан Барханов и его штурман Сеня Колюшкин. Возвращаясь с полетов, Сеня Колюшкин тоже никогда не проходил мимо санчасти.

— Привет здравоохранению! — провозгласил Руслан и нажал пальцами на козырек фуражки. Козырек прижался ко лбу. Фуражка с белым чехлом подпрыгнула на затылке.

Сеня Колюшкин тоже поздоровался и смущенно потупился. Он был какой-то недотепа, этот Сеня Колюшкин.

За тонкой перегородкой мычал младший сержант Евстигнеев.

— Зубы! — торжественно произнес Руслан. — О, зубы! Зубная боль уступает только сердечной. Если в сердце дырка, пломбу на нее уже не поставишь.

Щеки у Фени налились краской.

— А вы, гвардия, чего здесь? — обратился к нам Руслан. — Небось лягушками нынче объелись и у вас животы разболелись?

— Тьфу ты! — плюнула в углу тетка с уколом.

— Чего, бабуся? — мигом обернулся к ней Руслан. — Зубик? А ты, родимая, без очереди. Старикам везде у нас дорога — хоть тебе в плавательный бассейн, хоть тебе зубы дергать.

— Бабусю себе выискал! — озлилась тетка. — Черт тебе бабуся!

Язык у нее ворочался плохо, словно рот был забит кашей.

— Слышь, — тронул Руслана за локоть Сеня Колюшкин, — на разбор полетов мы не опоздаем?

— Что? — сказал Руслан. — До разбора еще знаешь…

Он вдруг что-то вспомнил, хлопнул себя ладонью по лбу и вытащил из кармана комбинезона над правым коленом букетик незабудок:

— Прошу.

Голубой букетик повис над оконцем аптеки. Феня протянула к нему руку и покраснела еще сильней.

— Летим мы сейчас, — сказал Руслан, — семечки щелкаем. Я автопилот включил и природой любуюсь. Гляжу, синеет что-то. Закладываю вираж. «Штурман! — кричу. — Что под нами?» А этот глухонемой отвечает: «Незабудки». Выпускаю щитки, иду на посадку. Гляжу — мать честная! Кочка на кочке. Хоть плачь. Захожу на второй круг.

Руслан резал ладонями воздух, показывая, как он закладывал вираж и заходил на второй круг. Тетка с уколом слушала его уважительно. Ей, наверно, нравились летчики, которые садятся специально за незабудками.

— Слышь, — буркнул Сеня Колюшкин, когда Барханов заложил второй круг, — еще занятия сегодня со старшим инженером. — Он снова просительно тронул Руслана за локоть.

— Да ты что вообще? — дернул рукой Руслан.

Феня ткнулась носом в голубой букетик и улыбалась. Она смотрела на Сеню, как мать на непутевого ребенка.

— У самолетного кладбища они растут, — пробормотал Сеня, перехватив ее взгляд. — Полно их там. А мы сегодня и не летали вовсе. Честное слово.

Я подумал, что Сеня Колюшкин здорово похож на Китку. Кит тоже то молчит, как глухонемой, то, когда его не спрашивают, целые речи толкает.

— Знаешь, — сказал Руслан своему штурману, — ты чего вообще сюда пришел? Тебя сюда звали? Или, может, тебе опять соды нужно? Так забирай и катись.

Дома Феня смеялась: такой чудак этот Колюшкин, каждый день приходит в санчасть за содой. Говорит, что изжога замучила.

Не отнимая букетика от носа, Феня спросила:

— Может, вам и правда соды, Семен?

Он совершенно смутился и неуклюже попятился к выходу. Мне даже обидно за него стало, что он такой растяпистый.

— Не, — пробормотал он. — У меня еще есть. Я так. Спасибо.

Дверь за ним закрылась, и в приемной стало тихо. Руслан шептался у окошечка с Феней. За младшим сержантом Евстигнеевым, который вышел из кабинета с таким видом, будто он никогда и не мычал, снова отправилась на мучения тетка в сапогах. Мы стояли за Любой-парикмахершей. Приближалась наша очередь.

— Хурды-мурды, — тяжело прошептал Эдька, которому больше нечего было прошептать.

В это время зазвонил телефон на стене. Руслан вытащил голову из аптечного оконца и снял трубку.

— Да, минуточку. Тебя. — Он посмотрел на Феню.

Феня щелкнула задвижкой и вышла из своей каморки. В белом халате и шапочке она была страшно красивая. И туфли у нее были на таком высоченном каблуке, что прямо удивительно, как они не ломались.

— Хорошо, — сказала Феня в трубку, — сейчас я принесу.

Руслан сел рядом со мной, снял фуражку и погладил себя по голове. Это он так причесывался. Погладит свои коротенькие волосы ладошкой ко лбу, и готов, причесался.