Мы нырнули в тоннель.

– Ну, и чего ты хочешь? Пристрелить меня?

– Свернешь на каком-нибудь выезде – может, и пристрелю. Так что пили по трассе и не дергайся.

– Значит, ты никакой не салариман?

– Салариман. Самый обычный. Ты же сам проверял, чего спрашиваешь?.. Двадцать лет им был. И только сегодня перестал.

– Тогда какого рожна ты это затеял?

– Надоело с тобой театр Кабуки разыгрывать. Решил выкинуть маски к чертям и поговорить напрямую. Самое быстрое, что я смог, это запихнуть тебя в машину и остаться с тобой с глазу на глаз. Не самый мирный вариант, конечно. Но тут уж ничего не поделаешь. Ничего другого мне в голову не пришло.

– Что ты хочешь узнать?

– Я тебя уже спрашивал в конторе. Повторяю еще раз. Я хочу знать, из-за чего повесился мой президент. Все, что этого касается. Не хочешь говорить прямо сейчас – посиди, подумай. Бензина у нас полный бак, и времени сколько угодно.

Он замолчал. Так и есть. Времени сколько угодно. На нынешней скорости мы проезжаем все кольцо минут за пятнадцать. Времени хватит хоть на десять таких кругов, хоть на сто.

Я рассеянно глядел на дорогу перед собой. Пистолетный выстрел разбудил в голове воспоминания из далекого прошлого. Прозвучал ли он точно так же, как мне послышалось тогда? Трудно сказать. Все-таки тридцать лет прошло. Я забыл куда больше, чем помнил. Ничего удивительного. Слишком давно оно было – время, когда я бегал по улицам с деревянным мечом за спиной… Тридцать лет, за которые я так ничего и не выяснил. Целая эпоха канула в прошлое, а я даже не понял, что именно сделал Дайго Сакадзаки. А совсем скоро пройдет и еще одна. Какая из эпох подходила мне больше? Та, в которой я мстил за отца, или эта, в которой я тихо состарился под маской обычного клерка? Этого я тоже не знал. Возможно, ни та ни другая…

На меня вдруг навалилась нечеловеческая усталость. От всей этой беготни по улицам. От безумного ралли на мотоцикле. От стычки с верзилой и его совершенно реальным мечом… А может, проклятая простуда опять возвращается?

– Так ты опять о названии билдинга?

Кацунума уже снова владел собой. Его голос был абсолютно спокоен. За окном проплыл указатель съезда на Гиндзу. Считай, полкруга уже за спиной.

– И об этом тоже. Начинай с чего угодно.

– А как ты поймешь, что я не вру?

– Да уж разберусь как-нибудь. По запаху.

– А если я блефовать начну? Как ты со своей «страховкой»…

Я рассмеялся. На мой трюк с фотографией он не клюнул.

– Тогда будем действовать по вашим понятиям… Где-нибудь с кем-нибудь произойдет несчастный случай. Так, кажется?

– И все-таки уточняю еще раз. Зачем тебе это все?

– Чистое любопытство. Только и всего.

– И что потом?

– Да ничего. Съедем с кольца, ты поедешь домой с подушкой целоваться. Я, впрочем, тоже.

– Ты же сам сказал, что мой дом мусора обложили.

– Наверное. Но тебя-то им заметать не за что. Твой бодигард – и тот по легкому прогуляется, за ношение холодного оружия. И пока мы с ним рот не раскроем, ты будешь чистым… А боишься мимо мусора в дом ходить – вали за границу или прячься на склоне Фудзи.

– Значит, сдавать ты меня не собираешься?

– Нет.

– Почему?

– Я уже сказал. У меня к тебе – чистое любопытство. И больше ничего.

– И откуда у тебя это любопытство?

Я повернулся к нему:

– Эй… Ты помнишь, что пел у себя в конторе? Что я забыл, где нахожусь? Вот теперь и кумекай, кто из нас где находится.

– Ты думаешь, мы поменялись местами?

Я не ответил. Он замолчал. Повисла долгая пауза.

Мы завершили один круг и начали новый. Впереди показались огни съезда на Касумигасэки. Разбитое стекло слева вдруг поплыло вниз, доползло до отверстия от пули и с жалобным скрипом застряло.

Я посмотрел на него.

– Ты зачем окно открыл?

– Хочешь, чтоб дырку от пули засекли? Не фиг светиться сдуру!

Наш «мерс» бежал вдоль левого края трассы, и встречные водители заметить ничего не могли.[46] Я молча ткнул пальцем в кнопку на дверце и поднял стекло обратно. Рев машин за окном сразу стих.

– Зачем? – рявкнул он. – Не так уж и шумно, мог бы и потерпеть!

– Я от простуды лечусь. Продует – вообще копыта отброшу.

– Черт знает, о чем ты себе думаешь!

– Я тебе уже сказал. Ни о чем не думаю. Сижу вот и жду, когда у тебя язык развяжется. Только и всего.

– А если не развяжется, что делать будешь?

– Ну и разговорчик у нас, – усмехнулся я. – С самого начала только ты вопросы и задаешь! Ну что ж… Не развяжется – тогда посмотрим. Не люблю загадывать наперед.

Последняя фраза вдруг застряла в голове. А ведь так и есть. Двадцать лет оттрубил от звонка до звонка – и никогда не думал, что дальше. Без такой способности салариману просто не выжить. Никаких мыслей о следующем шаге, тело двигается автоматически. Да так, что и передохнуть некогда. Бесконечный, изматывающий бег по кругу – так же как и на этой трассе. Жизнь оседает медленно, как ил на дно пруда. Застоявшегося пруда всей этой страны – великого общества фирм, компаний и корпораций… И все-таки напоследок я взболтаю воду в болоте. Хотя бы это я сделаю с удовольствием. Пусть даже в первый и последний раз.

Кацунума снова умолк. Положил ладони на руль и глядел на дорогу перед собой. Я сказал, что не собираюсь выдавать его полиции. Это была правда, но он не поверил. Иначе с чего бы он так упирался? К тому же, конечно, поверить в такое непросто. А может, он опасается, что я передумаю, как только узнаю всю правду? Бог его разберет. Пока он держится несговорчиво. Наверно, слишком устал. Ну что ж. Посмотрим, что будет дальше.

Довольно долго мы исправно мчали под восемьдесят. Сбрось он скорость или пойди на обгон – кто-нибудь заметил бы простреленное стекло. Ночной город все провожал нас огнями, уплывая назад, но мы никуда не уезжали. Каждые четверть часа перед глазами проплывали уже знакомые пейзажи, и очень скоро я выучил наизусть все названия на небоскребах. Когда изменения начиняют повторяться, это больше не изменения…

Сколько кругов мы проехали, было уже непонятно. Я не глядел на часы и не думал о времени. Наш «мерседес» перемешивал городскую тьму, словно черное варево в исполинской кастрюле. Меня охватила апатия. Кацунуме, как пить дать, было еще паршивее, но он продолжал молчать.

Вдалеке засверкала огнями Токийская телебашня. В пятый раз? Или в пятнадцатый? И тут он заговорил:

– Тоска!.. Вот уж не знал, что бывают такие пытки.

– Ну, с точки зрения женщин, которых насилуют смолоду, – сущие пустяки…

– Наверное, – сказал он бесстрастно. – Но что, если я продержусь, пока не кончится бензин?

А ведь он сможет, понял я. Все-таки без железной закалки главарями якудзы не становятся. А уж он-то свою ковал не один десяток лет. И я это ощутил при первой же встрече… Я задумался. И тут в салоне что-то зазвенело. Что именно – я сообразил не сразу: этот звук был мне незнаком. Я машинально взглянул на Кацунуму. Тот злобно стрельнул по мне взглядом.

Я достал из его кармана мобильник и нажал на «прием».

– Да! – сказал я негромко.

– Э-эй, Хидэки-и… – пропела трубка. – Я уже у ва-ас… Вы скоро? С Хориэ все порешали?

Я поразился. Как меняется голос у человека. Просто фантастика.

И тут я услышал щелчок. Совсем не характерный для обычной мобильной связи.

– Полиция в доме? – спросил я.

– Полиция?! Что это с ва… – Он вдруг осекся. – Стоп! Это не Хидэки. С кем я говорю?

– Если вы о Кацунуме, то он мне прямо сейчас баранку накручивает. И мечтает любовничка поменять. Надоел, говорит, этот умник яйцеголовый – сил нет…

Голос в трубке резко напрягся:

– Ты кто такой?!

– Случайный прохожий, – сказал я. – Со случайной фамилией.

И отключился. Апатия вроде прошла.

Я взглянул на Кацунуму. Он вел машину без единой эмоции на лице.

– Ну вот! – сказал я. – Теперь ясно, почему ты говорить не хочешь. И почему университетские профессоры при слове «Ёсинага» телефонными трубками бросаются. Отличные новости! А времена сейчас удобные. Если приспичит, можно достать не только списки служащих больших компаний. Но, скажем, и номера факсов якудзы всей страны…