Коготь упорно не желает выходить из раны, и я натужно хриплю, вытаскивая из себя посторонний предмет. Паук мало-помалу начинает двигаться. Когти опускаются всё ближе к моей голове. Ещё немного и они вонзятся.

Выдёргиваю отрезанную лапу и почти не целясь, швыряю её вверх, в сморщенную физиономию чудовищного младенца. Потом вновь ныряю под брюхо чудища и вонзаю клинок в плотное тесто шкуры. Жму изо всех сил, вдавливая нож как можно глубже. Внезапно кожа гадины лопается и меня обдаёт фонтаном тёмной смрадной жидкости. Напор столь силён, что сбивает с ног и я не могу даже уползти, барахтаясь в потоке крови.

Тварь визжит так, что закладывает уши и вдруг начинает оседать. Истекающее кровью пузо опускается всё ниже. Ещё немного и меня просто задавит. Цепляясь ногтями за трупы мутантов, ползу вперёд. Ни вижу ровным счётом ни хрена, потому что глаза залило чёрной вонючкой. Потом за спиной слышится тяжёлый удар и тела подо мной и вокруг подпрыгивают.

Последний раз всхлипывает младенец и слышится одинокий удар барабанной палочки. Пытаюсь стащить шлем, чтобы очистить глаза, но пальцы скользят по крови и ни хрена не выходит. Потом слышатся чьи-то шаги, и кто-то снимает шлем с головы. Этот кто-то не один, потому что другой кто-то вытирает моё лицо, а третий помогает подняться.

Невыносимо болит проколотая когтем грудь и по броне, среди тёмных пятен медленно ползёт красный ручеёк. Настя делает перерыв в обтирании лица и достаёт маленький блестящий пистолет инъектора. Колет прямо в рану и боль тут же начинает отступать.

— Какую гадину увалил, — уважительно бормочет Егор, поддерживающий меня под руку. — Да ещё и в одиночку. Говорю же — это круть!

Настя вновь молча вытирает мне лицо. В глазах Михальчук — медленно тающий испуг.

— Это чудо, — едва слышно говорит Настя. — Ты и сам — чудо. Прости, но я без тебя не смогу дальше жить. Прости меня, пожалуйста.

Надя подбрасывает мой шлем и качает головой. Ну да, мало того, что мне расколотили щиток, так ещё и разрезали прочный металл, точно консервную банку, а сам шлем смяли.

— А если я буду не с тобой? — шепчу я Насте.

— Я подожду, — бледные губы обозначают улыбку. — Рано или поздно, но мы будем вместе.

Командир стоит чуть дальше. Он смотрит не на меня, а на Мать, которая очень медленно шагает в нашу сторону. У неё такой шаг, словно она идёт не по горам мёртвых тел, а по танцевальной площадке бального зала.

— Красавица, ети, — сквозь зубы цедит Надя. — Усадила нас в лужу дерьма и рада.

— Нисколько, — отвечает ей подошедшая Мать. — Понятие радости не входит в круг моих интересов.

— А что входит? — интересуется Фёдор.

— Целесообразность. Однако, понимание этого приходит с взрослением индивидуума, одиночная ли он личность или сборная, неважно. Вы же находитесь на самом раннем уровне взросления.

— Поучи нас, — хмыкает Егор и ловко вынимает из ножен клинок. Так же ловко прячет его.

— Со временем. — Мать кивает. — Если вы ещё будете существовать. Ну, об этом я уже говорила, не вижу смысла повторяться. Сейчас мне необходимо поговорить с Леонидом Громовым. С глазу на глаз. Вы же можете покинуть пещеру тем же маршрутом, которым сюда явились.

— В смысле? — удивляется Надя. — А на вашем батуте как, прыгать станем?

— Батут, как вы его называете, доставит вас наверх, но, — Мать кажется задумчивой, — на вашем месте я бы осталась здесь. Всё же вы оказали мне услугу, а благодарность за услугу — основа целесообразности.

— Почему мы должны остаться? — спрашивает Егор. — Темнишь, зараза?

— Нет, нисколько. Незачем. Наверху вас ожидают неприятности. Я же говорила: ваше селение будет захвачено.

— Тогда нам точно наверх, — Молчанов вздыхает. — Но без Громова мы никуда не пойдём, даже не надейся.

— Пойдёте, — в голосе Матери звучат жёсткие нотки. Кажется странным, что эта кроха смеет угрожать пятерым опытным бойцам, но она именно что угрожает, — Либо по собственной воле, либо я вас заставлю. Но мне этого сильно не хочется, поэтому надеюсь на ваше благоразумие. Могу успокоить: общаться с Леонидом мы будет недолго и никакого вреда я ему не причиню.

— Лёня! — Надя берёт меня за руку, и я легко хлопаю её по плечу.

— Всё нормально. Федя, не гони волну. Идите, я вас догоню. Надо же мне ещё на губе посидеть, которую ты обещал.

Ещё некоторое время мы спорим, стоит ли доверять всяким… Всякая стоит рядом и делает вид, будто её это не касается. Потом внезапно внимательно смотрит на Настю.

— Это ты, — говорит Мать. — Та, с которой мы имели дело? — Михальчук молча кивает. — Чувствую знакомый запах. Но мы с тобой сталкивались ещё раньше. Любопытно, нужно подумать.

Наконец мы-таки приходим к общему мнению, что меня всё же не съедят и не украдут и вообще, я — взрослый мальчик, которого иногда можно оставлять один на один с посторонними женщинами. Последнее особенно подчёркиваю Надя и Настя, который, видимо, ощущают некий соревновательный интерес к Матери во плоти. У Егора, насколько я вижу, Мать, помимо враждебности вызывает ещё и несколько противоположные чувства, так что спокоен и объективен здесь лишь Молчанов.

В конце концов командир забирает группу и взяв с меня обещание не задерживаться дольше, чем на пять минут, уходит из пещеры.

— Я тебя представлял более, хм, чувственной, — говорю я, припоминая все свои видения. В том числе и то, где мы реально или нет занимались сексом.

— А откуда тебе знать, какая я на самом деле? — Мать с неожиданной нежностью проводит по моей щеке длинными тонкими пальцами. — И тогда так было нужно, чтобы установить и упрочить нашу связь. Тем не менее, ещё ничего не кончено и возможно ты ещё узнаешь, какая я. Если останешься со мной навсегда.

— Как же вас много, — я качаю головой, — тех, кто хочет, чтобы я остался именно с ней. А мне вот нужна только одна…

— Об этом в другой раз, — лицо Матери становится спокойным и гладким, точно физиономия манекена. — Наверху вас всех поджидает засада и твои товарищи уже в неё угодили.

— Что? — я хватаю ей за узкие плечи и встряхиваю. — Что же ты раньше молчала?

— Я говорила — вы не слушали, всё, как обычно, — как-то получается так, что Мать стоит в стороне, а я хватаю руками воздух. — Успокойся, теперь этого не избежать. Остановить тебя я не сумею, да и не собираюсь. Пока в этом нет никакого смысла. Когда ты сумеешь освободиться, то поймёшь, что нужно делать и куда идти.

— В смысле: пойму?

— Вспомнишь то, о чём я говорила сейчас и что временно вырезала из твоей памяти. Ради этого я тебя и оставляла. А сейчас, наклонись.

Не понимая, что она ещё от меня хочет, я опускаю голову и получаю неожиданно глубокий и крепкий поцелуй, от которого темнее в глазах. Когда прихожу в себя, рядом нет никого — только трупы мутантов и содрогающееся до сих пор тело гигантского паука.

Всё, нет времен, нужно спешить на помощь друзьям. На бегу хватаю злосчастный шлем. В качестве защиты он уже практически бесполезен, но передатчик в нём ещё должен быть цел. Под землёй от него мало проку, но на поверхности можно будет связаться с кем-нибудь и попросить помощи. Твою мать, в какую ещё засаду могли угодить наши?

Батут, стоит на него наступить поднимает меня наверх так плавно, как не смог бы ни один наш лифт. Двигаюсь почти прыжками, а на лестницу так и вовсе запрыгиваю. В наушниках появляется прерывистый гул, и я слышу чьи-то отрывистые голоса. О чём говорят непонятно, но ощущаю гнев и непонимание. Потом начинают проскальзывать отдельные фразы. Вроде бы речь идёт о перестрелках. Перестрелках, с кем? С мутантами?

В этот миг я поднимаюсь на поверхность. Первое, что вижу — лицо майора, провожавшего нас вниз. На лице — безграничное удивление. На мёртвом, мать его, лице! Майор убит, убит пулей в лоб и лежит в паре метров от люка. И убит не он один; вижу ещё тела: солдаты из группы поддержки.

Поворачиваю голову. Наша группа. Все здесь. Стоят на коленях, уткнувшись головами в асфальт. Над каждым замер боец в странной чёрной одежде — прежде такой никогда не видел ни в Управлении, ни в армии. У всех в руках непонятные штуки, отдалённо напоминающие автомат и судя по тому, что эти фиговины приставлены к головам моих товарищей — это какое-то оружие.