— Что я отрабатываю свое жалованье, — отозвался маршал. — Или что я круглый дурак, раз рискую головой без нужды.

— В отличие от нас, несчастных, кому головой рисковать по чину положено, — закончил за него Эврих. Ратарь пожал плечами: а что тут можно было ответить? Так заведено было от начала времен. Но Эврих только улыбнулся: — Я-то знаю, вы в свое время навоеваться успели.

Совсем рядом разорвалось ядро, окатив Ратаря жидкой, отдающей гнильцой грязью. И все равно маршал чувствовал себя… очистившимся .

— Неплохо сработано, — заметил Этельхельм. Эалстан сидел у руководителя оркестра дома, распивая с ним вино. — Если бы ты вел мои счета с довоенных времен, альгарвейцы смогли бы отнять у меня куда больше денег.

— Ха, — односложно отозвался юноша, потирая подбородок. Чувство юмора у Этельхельма всегда было едкое. — Довоенные времена… Всего-то два с половиной года прошло. А кажется, будто целая вечность.

— Нет, существенно больше. — Этельхельм склонил голову к плечу, ожидая ответа Эалстана. Тот рассмеялся. Многие — включая, пожалуй, кузена Сидрока — уставились бы на певца в тупом недоумении. Этельхельм кивнул, словно его новый счетовод прошел тайную проверку. — Кажется, что у тебя еще молоко на губах не обсохло, но в молодых мехах плещется старое вино, да?

— Так говорят, — отозвался Эалстан. — Но холера меня возьми, если я знаю — правду ли. По мне, так я просто в отца пошел.

— Я вот как-то на своего отца пошел, — припомнил Этельхельм. — С мясницким ножом. Но не догнал.

Эалстан не смог себе представить, чтобы он набросился на своего отца с ножом. А на дядю Хенгиста? Это другое дело! Интересно, подумал он, как там Сидрок? Живой ли еще? Не удрал ли, наконец, из дому воевать за альгарвейцев? Он очень надеялся, что так и случилось. Всем было бы намного легче — кроме, пожалуй, самого Сидрока.

— Я лучше пойду, — промолвил Эалстан, поднимаясь с кресла, и не удержался — вздохнул.

Ему очень не хотелось покидать квартиру Этельхельма — просторную, светлую, богато обставленную — и отправляться в темную, тесную меблирашку. Руководитель оркестра был состоятельным молодым человеком; Эалстан до последнего медяка знал, насколько состоятельным. Накопить денег тому удалось еще до войны, и большую часть накопленного он сохранил, невзирая на оккупацию Эофорвика — вначале ункерлантцами, потом альгарвейцами.

Эалстан в последнее время зарабатывал столько — не только у Этельхельма, но и у остальных клиентов, — что мог бы позволить себе переселиться из жалкой квартирки, которую они занимали с Ванаи, в более удобную. Мог бы, но не позволял. Не осмеливался. Если они переберутся в приличный район, кто-нибудь обратит внимание на затворничество Ванаи. А этого юноше хотелось менее всего, осбенно теперь, когда рыжики согнали всех кауниан Эофорвика в тесный закрытый квартал.

Этельхельм проводил его до дверей.

— Хороший ты парень, Эалстан, — заметил он, положив юноше руку на плечо. — Я был бы не против видеть тебя чаще — и познакомиться с твоей подругой.

— Спасибо, — ответил юноша вполне искренне.

Не все отцовские клиенты — едва половина, правду сказать — готовы были общаться с Хестаном не только по делам. А уж если Этельхельм так отозвался о Ванаи…

Эалстан поклонился:

— Нам бы тоже этого хотелось. Но по нынешним временам — не знаю, как это у нас получится.

Этельхельм никогда не сталкивался с Ванаи лицом к лицу, а по имени свою подругу Эалстан никогда не называл. Но музыкант уже дал понять — скорее тем, о чем не говорил и не расспрашивал, — что догадывается: она каунианка.

— По нынешним временам, говоришь? — эхом отозвался он. — Ну что ж, будем надеяться, что они не навсегда. Будь осторожен, слышишь?

Эалстан рассмеялся, и ему показалось, что это отец смеется его губами.

— Я же бухгалтер, не надо забывать. Если я не буду осторожен — что же со мной станется?

— Кто знает, кто знает, — ответил Этельхельм. Он поколебался: должно быть, размышлял, что еще сказать и не придержать ли язык. И в конце концов решился: — Но ты не всегда бываешь осторожен. Иначе у тебя была бы другая подружка… или никакой.

— Быть может, — ответил Эалстан. — Но сейчас я буду очень осторожен. Приходится.

Не дожидаясь ответа, он шагнул на лестницу и притворил за собой дверь. По лестнице вниз он едва не скатился. Ступени покрывала ковровая дорожка, а не грязь. И пахло здесь не капустой, бобами и мочой. Эалстан снова вздохнул. Он любил комфорт. Он вырос в комфорте. Он оставил комфорт ради любви — и если это было не самое затрепанное клише любовных романчиков, то что тогда? Ванаи дарила ему радость — счастье — немыслимое прежде, но это не значило, что юноша не тосковал по утраченному уюту.

Улицы Эофорвика выглядели выцветшими, обветшалыми, как улицы любого другого фортвежского города на третьем году давно проигранной войны. Но запущенность свою бывшая столица носила с большим лоском и блеском, чем тот же Громхеорт. Шедший Эалстану навстречу седобородый старик был одет в долгополый кафтан в «елочку», засаленный на локтях и седалище, с потертым воротником — но одежда его стоила немало, когда была новой. И так же выглядел весь город. Разрушенные в ходе скоротечных боев дома выставляли напоказ крепкую кладку. Уцелевшие — казались заброшенными; штукатурка потемнела, сквозь мостовую пробивалась к солнцу трава. Но оставалась память прежнего величия. Стоило слезам набежать на глаза, и Эофорвик виделся таким, каким был, когда здесь правил король Пенда, а не альгарвейский генерал-губернатор.

Когда Эалстан добрался до района, в котором жил, не понадобилось слезу пускать — здешние места и в царствование короля Пенды были неприглядны. Даже бродячие псы с опаской пробегали по извилистым переулкам, будто опасались, что у них срежут кошелек.

На лестнице доходного дома и впрямь пахло мочой. Эалстан подивился про себя: кто из соседей по пьяни перепутал лестницу с отхожим местом? — но любопытство его носило скорее абстрактный характер — такие вещи лучше не знать.

В дверь квартирки, где они жили с Ванаи, он постучался в ритме фортвежской детской песенки. Девушка открыла дверь: на обычный стук она не откликнулась бы — просто так постучать в дверь мог только незнакомый человек, а чужие люди сейчас были для каунианки смертельно опасны.