— Если думаешь, что кинемся отговаривать, — не надейся! — засмеялся Сан Саныч.

— Дождешься от вас, грубых сыщиков, сочувствия и понимания! — вздохнул Лерман. — И ты, Костик, туда же! Вот погоди, станешь старым разведчиком...

— Зубы у тебя выпадут, глазки ослепнут! — подхватил шутку Шубин, — И выгоню я тебя вон из службы!

Он не любил причитаний по поводу возраста.

— А пока ты молод, этого Дудрилина придется поручить твоей группе. Не спорь со мной после еды! Знаю, что у тебя тайник круглосуточный! Ставь двоих в первую смену, двоих во вторую. Там и делать-то нечего, только эротику по монитору смотреть! Конечно, задание нелегкое, — но твои парни справятся. Оставшихся троих — на Дудрилина.

— Придется женщин оттуда забирать, — вздохнул Зимородок. — Не оставлять же их на пару с мужиками порнуху круглые сутки наблюдать! Аморалки в машине мне еще не хватало... А как там в Гатчине, Сан Саныч?

— Ты о ментах? Сажаем потихоньку, — отвечал довольный, раскрасневшийся после еды Шубин. — Один фигурант остался на свободе. Мечется, не знает, кому на лапу дать. Все стали честными, не берут...

— Красивая девушка, — сказал вдруг Лерман. Шубин и Зимородок удивленно воззрились на старого опера.

— Я говорю: красивая девушка за стойкой, — пояснил Лерман. — Когда стареешь, начинаешь замечать, как много вокруг красивых женщин. Не о том вы, ребята, балаболите, не о том! Менты, шпионы, тайники... А жизнь идет, идет, тает, точно сосулька весной, — кап! кап!

— М-м, да... — сказал Шубин.

Все трое призадумались, помолчали.

Зимородок подумал, что старшая дочь в этом году уже закончит школу.

Шубин подумал, через неделю годовщина смерти отца.

Только Лерман ничего не думал, сквозь полуприкрытые веки наблюдая за гибкой молодой официанткой.

Ни у кого из них не было ответа на главный вопрос жизни, но, в отличие от Миши Тыбиня, они примирились с этим.

Промчалась по Потемкинской, засигналила легковушка. Проснулся телевизор в баре, поведав об очередном теракте в Гудермесе. И они встрепенулись, зашевелились, подтянули галстуки, застегнули пиджаки. Город ждал их: большой, заснеженный, предновогодний.

Клякса подбросил Лермана в управу на Литейный, потом Шубина в барский особняк центральной базы — и покатил к себе, на Ленинский проспект, на “кукушку”, распределять людей и инструктировать вторую смену.

Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется! Мудрый поэт был прав, написав эти строки... С точки зрения полковника Шубина, дела в маленьком городке, колыбели русской авиации, шли как нельзя лучше. Коррумпированная верхушка гатчинского РОВД уже находилась под следствием. Из непосредственных виновников ранения капитана Арцеулова на свободе остался один из сержантов, погрузившийся от страха в беспробудное пьянство. Но столь резкие действия, хоть и проведенные с благой целью, привели к последствиям странным и труднопредсказуемым.

Подполковник Шишкобабов, прославившийся, кроме всего прочего, задержанием опасного сексуального маньяка, терроризировавшего жителей Юго-Запада Петербурга, неожиданно оказался единственной функционирующей фигурой в вертикали исполнительной власти Гатчины. После того как исполины РОВД — начальник со своим заместителем — рухнули под тяжестью обвинений, поток жалоб и заявлений захлестнул кабинет начальника ОБЭПа. Чтобы сдать кляузу, воспрявшие духом в надежде на справедливость горожане с вечера занимали очередь к “отцу нашему”, как окрестила Шишкобабова одна старушка. Масла в огонь подлил оперуполномоченный Багетдинов, в короткий срок пересажавший всю городскую шваль, ранее считавшуюся неприкосновенной. Хитрый татарин понимал, что в размеренном ходе российского правопорядка произошел какой-то странный сбой, вирус проник в программируемые головы чиновников, — и что все это вот-вот кончится. Оттого опер спешил воспользоваться моментом и напрягал своих подчиненных, заставляя работать в две смены.

Административная жизнь небольшого города оказалась напрочь парализованной. На каждого чиновника в приемной прокурора лежало два-три и более ходатайств о возбуждении уголовных дел, выданных ретивым Шишкобабовым. Чиновник, узнав о появлении такого ходатайства, тотчас подавал прошение об отставке, — и таким образом уже через месяц во всех кабинетах вместо штатных должностных лиц заседали исполняющие обязанности, которые лишь бездействовали и разводили руками. А поток ходатайств о возбуждении дел все не иссякал, ибо писали уже на ВРИО, и принявший почетное звание “отца города” подполковник Шишкобабов, ничтоже сумняшеся, подписывал, — а хитрый прокурор все еще лечил свою грыжу и застарелый геморрой какого-то особенного, виноградного типа. Оттого дела не возбуждались и не рассматривались, а груды жалоб лежали мертвым грузом в прокурорской приемной, подобно пластам снега на горных вершинах, угрожая в один прекрасный миг обрушиться грозной лавиной и смести все на своем пути…

Обстоятельства ухудшала очевидная несознательность гатчинского населения. Во-первых, писали множество клеветы, смешной и грустной. Так, престарелая любовница одного должностного лица муниципалитета обвиняла его в том, что он ей изменяет со своей секретаршей. Во-вторых, население, написав жалобу, по конкретным причинам чувствовало себя вправе не ходить на работу, пьянствовать и нарушать общественный порядок. Криминогенная обстановка в городе ухудшалась с каждым днем, и хотя опер Багет пересажал отпетых бандитов, их места поспешно и охотно занимали ранее вполне добропорядочные граждане, отчаянно и жестоко конкурируя друг с другом... Предпринимались попытки погрома общественных учреждений, а также гатчинского замка-музея. В России при любых переменах музеи страдают отчего-то в первую очередь...

В таких нестандартных условиях деловая жизнь города пошла на убыль. Питерские предприниматели сворачивали свои дела, и даже юридическая конторка “Скорый суд” временно закрылась, предупредив, впрочем, своих клиентов, что всегда найдет их в случае невыполнения обязательств. Население, оставшись без работы, шло на улицы, к зданию городской Думы, требуя принятия немедленных мер... вот только к кому?

Нельзя сказать, что законодательная власть бездействовала. Первым актом, направленным на борьбу с нарастающим хаосом, была попытка сместить с должности неуемного подполковника Шишкобабова или хотя бы перевести его на другое место службы. На защиту начальника ОБЭПа грудью встала редакция “Красносельского Вестника” во главе с дочерью главного редактора, которой принадлежала честь открытия этого чуда милицейской неподкупности. Журналисты, как всегда, не очень понимали суть происходящего, но справедливо полагали, что вникать и понимать — не их задача, да и образование не позволяет. Их задача — быть рупором общественных настроений, чутко улавливать перемены, происходящие в обществе... а последствия разгребут специалисты.

Что касается попыток сбагрить подполковника в другое место, они тоже потерпели крах. Ни один РОВД не согласился взять гатчинское чудо к себе. Везде хватало своих чудес.

Лишь один человек в городе отдавал себе отчет в том, что происходит, и предпринимал отчаянные попытки спасти ситуацию. Это была супруга подполковника, госпожа Шишкобабова. Каждый вечер, укладываясь спать, эта почтенная особа твердила измученному работой мужу:

— Вася, остановись! Вася, ты же дурак! Ты всегда раньше с этим соглашался! Василий, рано или поздно об этом все догадаются!

— Тамара, прекрати... — зевая, отвечал ей “отец города”. — Был дурак, а теперь поумнел... Я, что ли, виноват, что они все дурнее меня оказались?

— Убьют ведь!.. — со слезами в голосе говорила жена, умиленно вглядываясь в самоотверженное решительное лицо подполковника. — Ты уж лучше бы снова запил... который месяц ни капли в рот не берешь...

— Не убьют... — бормотал, засыпая, трезвенник Шишкобабов. — Народ не допустит... Меня народ любит...

И действительно, он счастливо избежал трех покушений. В первом случае в подъезде его подстерегал маленький злой мужичонка с бутылкой за пазухой. Во втором, автомобиль неустановленой марки напугал подполковника и заставил его сигануть с исторического мостика в протоку неподалеку от места службы. В третьем, “отца города” сквозь милицейские штаны укусила за ляжку собака, лишь по счастливой случайности не оказавшаяся бешеной.