Полиция отнеслась с недоверием к версии о простой ошибке или недоразумении: трудно было поверить, что пострадавший искал кого-то другого и испустил дух на руках у незнакомой женщины только потому, что перепутал номер квартиры или подъезд. Но инспектор, крепкого сложения мужчина, затянутый в слишком узкий для него костюм, пока предпочитал не спорить. Он взял предложенную Эстебаном сигарету и сунул в рот. Необходимые фотографии были сделаны, тело увезли, и полицейские весьма неопределенно пообещали Алисии, что еще вернутся. Как только представители власти исчезли, квартиру оккупировала чета Асеведо, но бедной Алисии было не до них: она то замыкалась в непроницаемом молчании, то принималась рыдать. Эстебан уложил ее в постель и скороговоркой поблагодарил соседей за участие, стараясь поскорее и по возможности вежливо от них избавиться, но прежде ему пришлось выслушать подробные инструкции Лурдес, которая в сотый раз повторяла один и тот же совет:

— Главное, пусть пьет сок. Этот сок от всего помогает.

— Не беспокойтесь, сеньора, обязательно скажу. Спокойной ночи, до свидания.

— Главное — сок, не забудешь, сынок?

— До свидания, сеньора.

Потом ему пришлось выдержать натиск Нурии, но на сей раз ее «Крускампос» приняты не были: Алисия спит, но все равно, спасибо. Потом появилась странная супружеская пара в халатах, и Эстебан пообещал обратиться к ним за помощью при первой же необходимости. Он полил конибры и, уже немного успокоившись, выкурил на кухне сигарету, пока на плите жарились крокеты. Он поставил эти крокеты, салат и маленький стакан сока на поднос и направился в комнату Алисии. Она сидела в кровати, поставив между колен бронзового ангела, и водила кончиками пальцев по надписи на пьедестале. Она выглядела куда более спокойной, хотя из глубины ее глаз рвалась наружу все та же смесь ужаса и растерянности.

— Ты считаешь, что мы поступили правильно? — спросила она. — Разве не надо было отдать ангела полиции?

— Разумеется, мы поступили правильно. — Эстебан пристроил поднос на стеганом одеяле. — Давай, поешь немного.

—Да не хочу я есть! Скажи, хоть теперь-то ты мне наконец поверил? Убедился, что все это всерьез?

Эстебан взял ангела и провел пальцем по изящной дорожке, которая вела от виска к колену: это была абсолютно точная копия той скульптуры, что, к полной своей неожиданности, он несколькими днями раньше обнаружил в квартире Нурии; казалось, даже знаки на пьедестале полностью совпадают. Имя, еврейская буква, странный знак, составленный из симметричных параллельных черточек, два латинских слова и цепочка греческих, которые он без труда перевел: «Приветствую вас, стражники Оси, священные и грозные капитаны, дающие импульс под властью единой силы зодиакальной оси в непрерывном движении неба…»

?.AZAZЁL.?.

HVMANAQVE.HOMINES.TESTIDRV.AETAESME.

IN.INSAENE.EVMOTE…

— Орел, — задумчиво проговорила Алисия. — На плане Фельтринелли этот ангел стоит на той площади, что слева, на западной.

— Давай, давай, ешь, — прервал ее Эстебан, кивнув на поднос. — Там есть еще два латинских слова, а вот на каком языке написано остальное, понятия не имею.

—Да не хочу я есть! Лучше сок выпью.

Наверняка это было какое-то зашифрованное сообщение, криптограмма, которую этот самый Фельтринелли, еретик, приговоренный к смертной казни более двухсот лет назад, попытался послать им, воспользовавшись прекрасным бронзовым изваянием, а изваяние стояло в центре площади, куда можно было попасть лишь во сне. Но если существовало четыре ангела и четыре разных набора знаков, значит, полный текст сообщения можно восстановить только при условии, что будут сведены воедино все части, сопоставлены все четыре надписи.

— Зачем этот человек явился сюда, ко мне? — громко повторяла и повторяла Алисия. — Ну скажи, почему он принес ангела именно мне?

— Какая разница! — Эстебан протянул ей стакан сока. — Тут полно вопросов: кем был этот тип? что это за ангел? почему он хотел отдать ангела тебе? и главное, почему его убили? Пей!

Она выпила сок и опустила голову на подушку.

— Послушай, — сказал Эстебан. — Никто, кроме нас, не должен знать про ангела. Никто, понимаешь? Это будет нашей тайной, пока мы не разберемся, что же на самом деле происходит. А теперь прости, но мне пора уходить, я обещал маме вернуться к десяти, а сейчас уже… Посмотри…

Рука Алисии сжала его плечо, нежно погладила, потом Алисия притянула Эстебана к себе. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы Эстебан остался рядом, чтобы не умерло едва возникшее нечто, чтобы не прервалась тонкая и непрочная нить, служившая мостиком для двух чувств, которым она не могла подыскать названия, но которые до этого вечера оставались смутными, хотя и жадно устремленными к неведомой цели. Она знала: за то, что она сейчас совершит, придется дорого заплатить и ценой того, что последует за движением ее руки, будет хорошо знакомая острая боль, замешенная на пепле, снова всплывшая на поверхность, словно тело утопленника; и ей, Алисии, снова придется брести через кладбище разбитых кораблей, чтобы попасть на другой берег, — и не встретит она ни спасательного плота, ни утлой лодчонки, чтобы уцепиться за них… Тем не менее Алисия приоткрыла губы, чувствуя, как некий свет мешает ей дышать, потом она со змеиной вкрадчивостью приблизила лицо к лицу Эстебана и поцеловала его — глубоко, нежно, впитывая его дыхание, сливая со своим, — словно таким вот образом она пыталась от чего-то освободиться. Эстебан прижал ее голову к своей шее, погладил волосы, убрал со щек залетевшие туда пряди. Снова поцеловал Алисию, возвратив поцелуй, похожий на укус белочки, потом резко поднялся, погасил свет и покинул комнату. Когда в коридоре звякнул замок, ночь уже превратилась для Алисии в необитаемую землю, поросшую редкой и грязной травой, засыпанную мусором и костями…

Чтобы выплыть из сна, ей пришлось сделать несколько гребков руками, потому что она находилась в бассейне, наполненном черной плазмой. Только после этого она оказалась на поверхности, которая более или менее соответствовала состоянию бодрствования, правда, весьма неустойчивого, и только после этого она наконец-то смогла вдохнуть полной грудью. Еще несколько секунд Алисия нерешительно двигалась по кромке сна, подобно канатоходцу, только вот балансировала она на проволоке, отделяющей мрачное и вязкое болото от комнаты с мягким светом. Алисия с трудом удерживала глаза открытыми и никак не могла понять, откуда этот свет идет. Наконец, словно скинув с плеч набитый щебнем рюкзак, она осознала, что нужно поскорее проснуться, выйти из того неустойчивого состояния, которое вот-вот снова обрушит ее в бассейн. Змеившийся откуда-то звук, все более и более пронзительный и жалящий, пытался привлечь к себе ее внимание: кто-то жал на кнопку звонка. Она, спотыкаясь, едва справляясь с весом собственного тела, ставшего тяжелее и плотнее обычного, побрела по коридору, потом пересекла гостиную, но не узнавала при этом собственных шагов, теперь похожих на шаги робота. За дверью стояли Мариса и Хоакин, и их брови поползли вверх, когда они увидели лицо Алисии, напоминавшее мятую тряпку.

— Что с тобой, Алисия? — воскликнула Мариса, и глаза ее раскрылись как две большие плошки.

— Ничего. — Невнятный звук соскочил с губ Алисии. — Проходите, проходите, вы что, решили остаться там?

Хотя тент над лоджией закрывал половину неба, было видно, как стая туч, цветом напоминающих слонов, плыла в вышине, предвещая близкую грозу. Канун грозы, когда воздух делается тяжелым, почти гранитным, обычно сказывался на поведении и настроении Алисии, поэтому Мариса решила, что и теперь искаженные черты ее лица — лишь реакция на метеорологические изменения. Хоакин с озабоченным видом кинулся на кухню и начал хлопать дверцами шкафов, спрашивая, где у нее кофе. Получив ответ, он схватил кофеварку и насыпал туда столько черного порошка, что его хватило бы, чтобы поднять давление несчастному Тутанхамону. Вскоре темный алюминиевый агрегат уже начал свистеть и плеваться пеной. Хоакин положил перед Алисией пачку «Коибры», она вытащила сигарету, но не проронила ни слова, как ребенок, берущий монету, которую взрослый дает ему в обмен на молчание или послушание. Мариса вошла на кухню с распылителем в руках и обвела привычным осуждающим взглядом ватные хлопья дыма, зависшие над лампой, и завывающую кофеварку, которая напоминала поезд, готовый, покидая перрон, рвануть вперед.