— Пусть себе звонят, — сказал я. Слова вязли у меня в горле. Я откашлялся и добавил:

— Бредятина.

Не отнимая рук от ушей, я направился к базе. Перешел полянку, обогнул болотце, уже поросшее высокой травой, и вышел на просеку, расчищенную несколько дней назад.

— Бредятина, — повторил я вслух. — Тебе следует завести метроном. Раз-два, побудка. Три-четыре: связь. Пять-шесть: обед. Тогда, быть может, у тебя пропадет желание прятаться за деревьями, чтобы подслушивать звезды. Ритм. Ты опять выбился из ритма.

Высоко вскидывая ноги и чеканя шаг, словно на парадном марше, я вступил в шлюз. Скинул с себя все, что мог, и забрался под душ.

— Делириум, — ворчал я, устраиваясь в своем кресле. — Отправление. Я передозировался этой тишиной. Она — почище, чем морфин. Учти это. Стоит запатентовать.

Наверно с того дня я начал слышать метроном. Слышать — не то слово. Я ощущал его ритм в приливах тишины. Поскольку она накатывалась приливами. Несмотря на то, что постоянно играли все те же пищалки. И колокола, на единой ноте. Я представил себе движения его маятника, и разбегающиеся волны, которые остаются от лодки, когда гребешь одним веслом.

Той зимой выпал снег. Миллиметры, но при трехградусном морозе лес побелел. День выдался ни хмурый, ни облачный. Голубизну пятнали клочья рваных облаков, но свет, падающий на землю, был резким, слепящим. Я вошел в лес вблизи того места, где три года назад оставил похищенного из Централи «папочку», и свернул к началу просеки. Каждую неделю я отваживался на такую многочасовую прогулку.

На пути у меня оказался старый бук, растущий несколько в стороне от других деревьев. Когда я был уже близко, от его темного ствола словно бы отделился другой. Выглядело так, словно дерево сместилось на несколько сантиметров.

Не целясь, я нажал на курок. Услышал пронзительное шипение и более громкий, чем звук вылетающих лучей, топот. Промелькнуло что-то черное. Долей секунды позже я утратил способность к зрению, ослепленный более яркой, чем солнце, вспышкой. Невозможно, чтобы что-то, находящееся за этим буком, смогло убежать. Чтобы осталось в живых.

Дерево пылало. Я стоял — и ничего не делал. Когда до меня докатилась первая волна жара, отступил на несколько шагов.

Замерзшие соки проявили себя внезапно. Раздался треск, словно взорвали скалу, и ствол дерева раскололся на три огромные лучины, демонстрируя бело-желтую сердцевину. Или, может, то был отблеск огня. Пламя било вверх на высоту в несколько десятков метров, я не смог бы выдумать ничего лучше, если бы надумал проинформировать кого-либо о моем присутствии на этом лесистом склоне.

Минуты шли. Я все так же стоял, ничего не предпринимая, прикрыв глаза, вслушиваясь в треск — словно каштаны поджариваются на огне. Наконец объятое пламенем дерево наклонилось, на какое-то мгновение зависло в воздухе, и потом рухнуло, взметнув в небо фонтан огня. Мне в лицо ударил дым, перемешанный с пеплом и крохотными угольками. Я резко отвернулся, покачал головой и, покинув пожарище, направился в сторону просеки.

Я обернулся лишь перед самым входом на базу. Перспектива прорубленной в зарослях дороги была пуста. Только высоко в небе виднелось тающее на глазах бурое облако.

— Сигнал бунта, — сообщил я несколькими минутами позже, уже сидя в кресле перед пультом. — Подождем первого отряда.

И попытался рассмеяться. Вызвал звук — словно стронулся с места веками не работающий механизм — и замолчал.

В стенах купола зародился высокий, вибрирующий звук. Я ничего не сделал, дабы перестать его слышать. Даже не пошевелился.

Это только тишина.

Прошло с полчаса. Я обнаружил, что у меня по лбу текут струйки пота. Ладони оказались влажными. Рубашка липла к телу.

Я встал, сбросил с себя, хватая воздух, одежду. Забрался в ванную и пустил душ. Вода казалась тепловатой. Становилось душно. Мне на грудь навалилась какая-то тяжесть, дышать сделалось физическим мучением. Я — как был мокрый — влетел в кабину, не закрыв воду. От меня шел пар. Чувствовал я себя словно в теплице, полной влаголюбивых растений, привыкших жить в болотах. Невольно коснулся рукой шеи, словно собирался распустить галстук. Температура быстро росла, я начал задыхаться.

В неожиданном прозрении, уже чуть ли не теряя сознание, я сообразил, что оказался жертвой катастрофы. Взрыв реактора? Без малейшего сигнала со стороны аварийной аппаратуры?

Лес. Лес горит. Занялся от того дерева. Когда это было? Год назад? Вчера?

Все сходится. Только что. Да, это лес. Меня предупреждали, чтобы я был с ним поосторожнее. Кто? Какая разница. Может, во сне? Неважно.

Я почувствовал прилив сил. Необходимо вызвать автоматы. Пусть покажут, на что они способны.

Я сорвался с места. Как был, голый, выскочил в тамбур. Рванул дверь. Промчался несколько метров по просеке, поскользнулся и упал лицом на заросли колючего кустарника. Боли не почувствовал. Мне на кажу упало что-то белое. Пепел.

Я зашипел и, раздирая ладони, отполз назад. Сверху опять что-то полетело.

Снег, разумеется.

Я закрыл глаза. Изо всех сил стиснул зубы. Пальцы мои впились в лицо. Челюсти свела судорога, я начал дрожать, колотясь всем телом о лед, на котором лежал.

Широко раскрыл глаза. Ночь. Темно. На расстоянии вытянутой руки — заснеженные корни деревьев. Луна. Неподвижные тени. Декорация, а не ночь.

Только декорации бывают такими тихими.

Мышцы одеревенели. Я поднялся и немного подождал. Отошли. Можно идти.

Еще от входа я услышал шум воды в ванной. Отворачивая лицо от зеркала, сразу же потащился под душ.

— Сумасшествие, — выдавил, когда успокоилось дыхание. — Сущее сумасшествие.

Меня разбудило движение снаружи базы. Я приподнялся в кресле и прислушался.

— Серна, — сказал сам себе, — и привела махонького, иззябшего сершеныша.

Голос мой звучал фальшиво. Заболело горло.

Звук повторился. Теперь он был другим. И доносился словно из тамбура.

— Сквозняк, — прохрипел я, пытаясь улыбнуться. — Забыл дверь запереть.

Уверенный, что обнаружу пустой шлюз, я притворил дверь. У входа стоял сторожевой автомат. Чем-то он напоминал сторожевого пса, просящего, чтобы его пустили внутрь. На его сигнализационном блоке помаргивал оранжевый огонек.

Я пришел в себя в долю секунды. Значет, это не мне чудится, это автомат явился. В таком случае дело серьезное.

Я отшатнулся, нацепил скафандр, шлем, проверил их и принялся разглядывать этот огонек изблизи. Он уже угасал. Словно нарушитель спокойствия сориентировался в ситуации и теперь удалялся на цыпочках. Я помотал головой и напряг зрение. Нет. Лампочка светилась на самом деле.

— Пойдем, посмотрим, — произнес я, отпирая замок.

Направил чуть выше ствол излучателя и вышел.

Жаль, что в этой тишине не различить заодно и запахов. Например, приближающейся весны. Пока еще холодновато. Но в полдень можно было бы пройти поискать первые зеленые побеги.

Я глубоко вдохнул несколько раз и направился в сторону ближайшего автомата. Миновал рощицу невысоких деревьев и остановился. В воздухе все еще царило спокойствие. И ночью не было ветра. И вечером, когда я выскочил из базы тушить пожар, разгоревшийся в моем воображении.

Еще раз обшарил глазами близлежащие заросли, после чего вернулся к автомату. Это не было галлюцинацией. Люк оказался открытым. Кто-то либо что-то заглядывали в регистрирующую приставку.

Я подошел поближе и склонился перед конусообразной конструкцией. Внимательно оглядел наружные датчики и заглянул внутрь.

Камера регистратора была пуста. Катушка с записью исчезла.

Я неторопливо выпрямился и довольно долго прислушивался. Ничего. Ни малейшего движения в черно-белом лесу. Словно все деревья, все ветви промерзли насквозь и застыли такими уже сотни лет назад.

Я стоял, не прикасаясь к аппарату, и размышлял. Если бы дело происходило вчера, я бы себе кое-что высказал. Насчет тех типчиков, которые забывают, чего ради они живут. Вернулся бы на базу и обшарил все углы.