Уже в начале июня 1900 года в Санкт-Петербурге, да и в других европейских столицах поняли, что спровоцировать китайцев первыми пойти на полномасштабный военный конфликт не удастся.

Да, демонстрации ихэтуаней все больше набирали силу; да, осажденные посольства время от времени были вынуждены бороться с огнем и вступать в перестрелки. Однако извинения за гибель японского переводчика Сугиямы были принесены, и следовало полагать, что подобные, со всеми формальностями, вплоть до поклонов, извинения будут принесены цинским руководством за каждый иноземный труп.

Да, князь Дуань, отец наследника, что-то такое дерзкое и антииностранное заявил. Но кто такой князь Дуань? Сама-то правящая императрица Цыси молчит, как молчит и ее, пусть и формальный, соправитель Гуансюй.

Да, застрявший на полпути к Пекину отряд адмирала Сеймура обстреливают на каждой версте, но опять-таки делают это откровенные бандиты, в то время как правительственные войска от прямых контактов с отрядом Сеймура упорно уклоняются.

Императрица Цыси при ее недалеком кругозоре оказалась весьма прагматичной и последовательной дамой и не давала себя ни поймать на слове, ни уличить в прямом пособничестве бойцам тайных обществ. Десятки и десятки эскадренных броненосцев и канонерок, миноносцев и крейсеров, паровых баркасов и пароходов, нагруженные десантами и боеприпасами, а главное, изнемогающими адмиралами восьми крупнейших колониальных держав мира, так и стояли у последнего, все еще не разделенного между ними куска.

Собственно, в результате этого многодневного стояния и вызрело понимание, что начинать все одно придется первыми. И 3 июня 1900 года на состоявшемся на крейсере «Россия» совещании командиров эскадр был принят совместный ультиматум России, Германии, Франции, Британии, Италии, Австрии и наконец-то принятой в «клуб белых людей» Японии. Китайскому руководству было прямо предложено без капризов сдать форты морской крепости Дагу с тем, чтобы союзники могли направить свои десанты на выручку осажденных в Пекине посольств.

Коменданту Дагу ультиматум о сдаче фортов повез лейтенант Бахметьев. В Тяньцзинь с решением адмиралов по осажденной боксерами железной дороге поехал мичман Шрамченко. И только генерал-губернатору Чжили Юй Лу ноту с требованием сдачи укреплений Дагу передал французский консул Дюшейляр. А в 5.30 утра следующего дня после недолгой артиллерийской дуэли и поддержанного англичанами штурма русской роты над ключевым фортом № 4 взвился унтер-офицерский погон – за неимением лишнего Андреевского флага.

С этой минуты война фактически и началась – во всем Китае.

6 июня 1900 года Старая Будда узнала, что Дагу взят, и с ней впервые за 64 года жизни случилась истерика.

Впрочем, уже спустя полчаса она взяла себя в руки, отшвырнула в сторону окровавленную бамбуковую палку для битья евнухов и приказала привести Гуансюя, отыскать вечно шатающегося по питейным заведениям наследника трона и собрать Государственный совет. Выслушала робкие, с многократными заверениями в своей абсолютной глупости и полной рабской покорности предложения и начала диктовать сама.

– С основания нашей династии иностранцы, посещавшие Китай, пользовались в нем хорошим обращением… – задыхаясь от ярости, произнесла она, – и вначале они не выходили из повиновения…

Советники замерли.

– Но, пользуясь снисходительностью Китая, они стали посягать на его территорию, попирать китайский народ и домогаться богатств Китая.

Стало так тихо, что, казалось, звенит сама тишина.

– Каждая уступка Китая увеличивала их наглость, – цедила сквозь стиснутые зубы Цыси. – Они угнетали мирных граждан, оскорбляли богов и святых мужей, вызывая самое горячее негодование в среде населения.

Кто-то громко икнул. Цыси яростно сверкнула глазами, умолкла, не сдерживая раздражения, с трудом поднялась из сандалового трона и, сопровождаемая ордой перепуганных евнухов, медленно подошла к окну в сад.

– Горячо желая избежать войны, правительство издавало указы, в которых повелевало охранять посольства и щадить обращенных в христианство, – гневно произнесла она, – но этот народ не знает чувства благодарности.

Сановники изготовились выразить свое бесконечное восхищение точностью формулировок, но пока императрица их мнения не спрашивала, а прерывать Старую Будду они не могли ни при каких обстоятельствах.

– Во всех делах, касающихся международных сношений, мы всегда были вежливы по отношению к ним, – яростно и чеканно диктовала Цыси, – между тем как они, называя себя цивилизованными государствами, действовали без всякого уважения к праву, опираясь только на грубую силу.

Императрица повернулась к обомлевшим сановникам.

– Со слезами на глазах мы объявляем о войне. Ибо лучше вступить в борьбу, чем ценою вечного позора все время искать каких-нибудь средств к сохранению своей жизни.

Гуансюй тихо охнул и, пытаясь удержать ее от столь необдуманного и поспешного решения, поднял руку и привстал.

– Но, тетушка…

– Опустите руку, император! – резко осадила его Цыси. – Не можете править, так хоть мне не мешайте!

Она тяжело вздохнула, прошла к трону и уже со своего законного места завершила:

– Сегодня, когда сотни тысяч патриотов собрались и без нашего призыва, даже дети тащат копья на службу отечеству. Иностранцы опираются на хитрость, мы же возлагаем надежду на небесную справедливость; они опираются на насилие, а мы – на человеколюбие. Поэтому я и знаю: мы сумеем сохранить достоинство нашей великой страны!

Цыси остановилась, оглядела коленопреклоненных сановников и вдруг улыбнулась.

– И подпись: император Гуансюй.

Получив требование китайской стороны всем иностранцам в 24 часа покинуть Пекин, Чрезвычайный посланник России в Китае Гирс связался с немцами, британцами и французами, и уже через два часа ответное заявление о том, что дипкорпус берет на размышление 48 часов, было готово.

– О чем там думать, Михаил Николаевич?! – донимали Гирса укрывшиеся в посольстве штатские лица. – Уходить надо, пока из города выпускают! Тут скоро такое начнется!

– Не надо так волноваться, господа, – уговаривал штатских Чрезвычайный посланник, – у нас идут постоянные консультации с представителями европейских держав. Если уж уходить, так вместе. Не можем же мы, русские, оказаться самыми трусливыми!

На это штатским ответить было нечем, и они смущались и соглашались, что можно и подождать и что нам, русским, труса праздновать, разумеется, не к лицу.

Однако кто, как не Гирс, понимал: никто никуда и ни за что не уйдет. Потому что выехать из Пекина означает лишить смысла саму военную операцию по спасению посольства. А значит, объявление императрицей Цыси войны ведущим европейским державам останется лишь на бумаге. А значит, не будет ни аннексий, ни контрибуций и все планы Абазы и Безобразова по занятию и бессрочной аренде Маньчжурии просто рухнут.

Гирс вздохнул. Он никогда не был трусом и Георгиевский крест получил не за родственные связи.

Но месть приближенных к Его Величеству господ Абазы и Безобразова будет пострашнее турецких пуль.

– Готовьтесь к обороне, Борис Николаевич, – повернулся он к Евреинову. – А документы – в промасленную бумагу и в колодец.

Через два дня после объявления войны вышел указ о проведении мобилизации по всему Китаю, прекращении выплаты контрибуции по итогам недавней войны с Японией, запрете продавать иностранным судам уголь и отказе иноземцам в пользовании телеграфом. А еще через день в маленьком храме неподалеку от Пекина состоялось небольшое совещание, которое и предопределило чуть ли не весь ход надвигающейся войны.

– Что решим, братья? – ободряюще посмотрел на сидящих в одном кругу с ним – как равные – подчиненных Голова Дракона. – Говорите, сегодня особый день, сами понимаете… Прошу вас.