— Простите. — Фрэнк повел головой и оглянулся на обе двери зала, где они находились. — Отец часто брал меня с собой на выставки. Он любил импрессионистов, особенно французских. У нас дома Ренуар — тоже на эту тему. «Снегопад в Париже» называется.

— Ну вот, значит, было в твоем отце что-то привлекательное — он любил живопись. И мог себе позволить ее коллекционировать.

— Да, этого у него не отнимешь. Только что такое для него картины — какие-то несколько сот тысяч долларов. — Фрэнк сказал это таким тоном, словно речь шла о ничтожных суммах. — Я заметил, что вы все время пытаетесь сказать о моем отце что-нибудь хорошее, — с долей раздражения заметил Фрэнк.

— О мертвых либо хорошо, либо ничего, — пожимая плечами, сказал Том.

— Он, видите ли, мог позволить себе приобрести Ренуара! — горячо продолжал Фрэнк. Пальцы его то и дело сжимались в кулаки, словно он собирался драться, а глаза смотрели куда-то вдаль. — Еще бы — когда рынком сбыта для него был весь мир и каждый человек в отдельности. Ну, если не каждый, то очень многие. Его компания специализировалась на деликатесных диетических продуктах. Он любил повторять, что добрая половина населения Америки — это люди, страдающие ожирением.

Они проходили через залы, в которых уже побывали. В комнате слева шел мини-показ фильмов. Около десяти человек сидели на стульях, и еще несколько смотрели стоя. На экране показались русские танки, атакующие позиции немцев.

— Как я вам говорил, есть обычные продукты и деликатесы, а есть все то же, но с низкой калорийностью: вот это и производит отцовская компания. Про это можно сказать абсолютно то же самое, что говорится об азартных играх и проституции: это значит наживаться на чужих пороках — сначала людей раскармливают, потом заставляют сбрасывать вес, а дальше все повторяется в обратном порядке.

Том улыбнулся: горячность Фрэнка забавляла его. Но откуда столько горечи? Может, подспудно им движет желание как-то оправдать свой поступок? Ладно, пускай выпустит пар. (Том при этом представил себе кипящий чайник с подпрыгивающей крышкой.) Вопрос в том, сумеет ли когда-нибудь мальчик избавиться от чувства вины полностью, избавиться раз и навсегда? Может, этому так и не суждено случиться, но рано или поздно Фрэнку придется сформировать свое отношение к происшедшему. Том был убежден, что человек обязан вырабатывать собственный подход к любому допущенному им в жизни промаху. От этой внутренней оценки будет зависеть и воздействие поступка на личность — либо позитивное, либо негативное, которое неизбежно будет иметь гибельные для личности последствия. Один и тот же поступок может быть воспринят по-разному: либо как трагедия, либо — при конструктивном подходе — относительно спокойно. Фрэнка терзало чувство вины, и потому он решил разыскать его, Тома Рипли; парадокс же заключался в том, что самого Тома никогда не мучили угрызения совести, и этим он отличался от прочих. Многие на его месте лишились бы сна или терзались бы кошмарами — в особенности после того, что он учинил с Дикки Гринлифом, — но Том спал спокойно.

Том заметил, что Фрэнк снова сжал кулаки, но поблизости ни одного подозрительного лица не было, это была мальчишеская реакция на собственные, вероятно, тревожные мысли.

Том тронул его за руку и сказал:

— Пожалуй, для одного раза довольно. Давай выбираться.

Они двинулись к выходу. Когда проходили через последний зал, у Тома возникло странное чувство: ему показалось, что он проходит не мимо портретов, а сквозь строи вооруженных солдат, — и это несмотря на то, что далеко не все картины изображали военных; на некоторых были люди во фраках. Том ощутил растерянность, и это ему очень не понравилось. Откуда оно возникло, это чувство? Вероятно, не только под впечатлением картин. Сложившаяся ситуация явно начинала действовать ему на нервы, задевать лично. Следовало избавиться от Фрэнка, положить этому конец. Неожиданно Тому пришла в голову мысль, заставившая его рассмеяться.

— В чем дело? — спросил Фрэнк и стал озираться по сторонам. Он чутко улавливал любую перемену в настроении Тома.

— Да ни в чем. Время от времени мне приходят в голову самые невероятные идеи, — ответил Том.

На самом деле он подумал о том, что если Джонни и детектив случайно увидят его рядом с Фрэнком, то, принимая во внимание его дурную славу, вполне могут решить, что Том Рипли похитил Фрэнка. Они могут прийти к подобному выводу и в том случае, если сыщику вздумается выяснить, где живет Том, и он обнаружит, что Фрэнк находится там же. Правда, кроме мадам Аннет, о пребывании в Бель-Омбр Фрэнка никто не знает — это во-первых, а во-вторых, он не затребовал от семейства никаких денег.

Они взяли такси, доехали до гаража и без приключений добрались до дома около шести. Элоиза была наверху. Она мыла голову. Вместе с сушкой эта процедура должна была занять минут двадцать, что вполне устраивало Тома. Он хотел еще раз попробовать вызвать Фрэнка на откровенность.

— Почему бы тебе не позвонить Терезе? — бодро начал он. — Скажи ей хотя бы, что ты жив и здоров. Тебе совсем необязательно сообщать, где ты находишься, тем более она уже наверняка знает, что ты во Франции.

При упоминании о Терезе Фрэнк снова весь напрягся.

— Мне кажется, вы хотите, чтобы я... исчез. Я вас понимаю, — проговорил юноша дрогнувшим голосом.

— Хочешь остаться в Европе — ради бога! В конце концов, тебе решать. Просто мне сдается, что разговор с Терезой доставит тебе радость, разве нет? Наверное, она беспокоится о тебе.

— Хотелось бы надеяться.

— В Нью-Йорке сейчас около полудня. Она ведь в Нью-Йорке? Набери девятнадцать, затем один-два-двенадцать. Я поднимусь наверх, оттуда ничего не слышно.

С этими словами Том направился к лестнице. Он был уверен, что Фрэнк позвонит.

Минуты через три в дверь комнаты Тома постучали. Уже с порога Фрэнк трагическим голосом произнес:

— Она ушла играть в теннис.

Он явно не мог смириться с мыслью, что Тереза способна спокойно играть в теннис, не имея от него никаких вестей. Еще ужаснее для него было то, что она играет в теннис с каким-то типом, который, вероятно, нравится ей больше, чем Фрэнк.

— Ты говорил с ее матерью?

— Нет, с горничной, с Луизой. Я ее знаю. Она сказала: «Позвоните через час», и еще сказала, что Тереза ушла не одна, — проговорил он упавшим голосом.

— Ты сказал, что у тебя все хорошо?

— Нет, — ответил Фрэнк, помолчав. — Зачем? И так по голосу должно быть ясно.

— Знаешь, перезванивать отсюда тебе нельзя. Если Луиза сообщит хозяевам о твоем звонке, то в случае повторного звонка они могут засечь номер, по которому ты звонишь. Мне это кажется весьма возможным, так что не будем рисковать. Почта в Фонтенбло уже закрыта, иначе я бы тебя туда отвез. Похоже, что сегодня тебе не удастся поговорить с Терезой, — с сожалением заключил Том. Он очень надеялся на то, что паренек дозвонится и услышит что-нибудь вроде: «Ой, Фрэнк, наконец-то! Я так волновалась. Когда вернешься?»

— Я вас понимаю, — сказал Фрэнк.

— Послушай, Билли, — решительно произнес Том. — Ты должен наконец понять, чего тебе больше всего хочется. Тебя никто не подозревает, никто не собирается тебя ни в чем обвинять. Сьюзи можно в расчет не принимать, тем более что она и не могла ничего увидеть. Объясни, чего ты боишься? Тебе нужно примириться с тем, что случилось, и жить дальше.

— Я боюсь себя самого, — произнес юноша. — Я уже, по-моему, об этом говорил.

— А что бы ты делал, если бы не встретил меня?

Фрэнк пожал плечами:

— Не знаю. Может, убил бы себя, может, ночевал бы на улице, на Пикадилли например. Знаете, возле фонтана, где статуя, — там всегда ночует много бродяг. Отослал бы обратно паспорт Джонни, а потом... не знаю... бродил бы, пока кто-нибудь меня бы не опознал. Ну ладно — отправят они меня домой, а дальше... как знать? Может, я вообще никогда не признаюсь. — Голос его упал до шепота. — А может, через пару недель покончу с собой. А еще — Тереза. Что скрывать — я втюрился в нее по уши, и если и тут у меня не сложится, а может, уже разладилось, то... Она ведь даже не может мне писать. Мучение сплошное — вот так.