Сын народа.

Перевод С. Трегуба

Это было в первые годы Советской власти в Абхазии. Приехал в Сухуми старик крестьянин — с ним случилась какая-то беда. Вот он и приехал, чтобы подать жалобу "самому главному начальнику". Таким человеком в Абхазии был Чанагв, его в народе любовно называли "наш Чанагв".

Старик разузнал, где живет "самый главный начальник", и отправился к нему, но не застал дома. Пришлось ждать на улице.

Так прошло несколько часов. А когда к дому подъехал Чанагв, старик, не долго думая, упал перед ним на колени и протянул сложенный лист бумаги:

— О!.. О!.. Прошу тебя, наш главный начальник Чанагв! Прочти эту бумагу и помоги мне, несчастному.

Чанагв опешил:

— Зачем же на коленях? Встань сейчас же! Немедленно встань!

— Нет, нет, патени [1] Чанагв, — ответил старик. — Я постою на коленях... Так лучше дойдет мое прошение.

— Я такой же крестьянин, как ты! — рассердился Чанагв. — К тому же ты — старый, почтенный человек, а я моложе тебя. Встань и расскажи: в чем дело?

— Нет, я не встану, пока ты не прочтешь бумагу, — упорствовал старик

Все это происходило днем на одной из самых людных улиц Сухуми. Собралась толпа любопытных: что же будет дальше?

Тогда Чанагв, видя, что ему не удается переубедить старика, сам опустился на колени и сказал:

— Ну что ж, теперь и я в равном с тобой положении. Давай прошение и рассказывай, что приключилось.

Люди, наблюдавшие это, начали кричать старику:

— Встань, что ты делаешь? Ты заставил нашего Чанагва стать на колени. Вставай же!

Старик смущенно поднялся и вместе с Чанагвом вошел в дом.

А люди долго обсуждали случившееся.

— Наш Чанагв — настоящий сын народа, — говорили они с гордостью. — Ему чуждо тщеславие.

Джон Пристли и Шхангерий Бжаниа.

Перевод С. Трегуба

Известный английский писатель Джон Пристли приехал в 1946 году в Советский Союз. Он побывал в Абхазии и пожелал встретиться с местными стариками, о которых наслышался еще у себя на родине. И вот его — в сопровождении жены, переводчика и двух грузинских писателей — привезли к стосорокасемилетнему Шхангерию Бжания, проживавшему в селе Тамшь, в сорока километрах от Сухуми.

Когда машина с гостями подъехала к домику Шхангерия, оказалось, что хозяина нет дома: он собирал колхозный виноград.

-- Хочу повидать его на работе, — сказал Пристли.

Желание гостя было, разумеется, удовлетворено. И вот Пристли подвели к могучему дереву грецкого ореха, высотой метров пятнадцать, вокруг которого, как удав, обвилась толстая виноградная лоза. Обычная картина здешних мест. В абхазских селах, утопающих в зелени, нет дерева без такой "виноградной нагрузки". Лоза до того оплела ветви этого великана, что невозможно было определить, чего на нем больше — ореха или винограда? Орех и виноград! Не нужно было делать чурчхелы: сидя на дереве, вы могли есть ее в естественно-натуральном виде.

Председатель сельсовета, приведший сюда гостей, поднял голову и крикнул:

— Слезай, Шхангерий! К тебе гости приехали! — И, будучи уверен, что никто из гостей не знает абхазского языка, добавил: — Много гостей к тебе приезжает. Отрывают от дела. Надоели мне и они и ты сам!

Тогда, к удивлению гостей, откуда-то сверху, с макушки дерева, донесся бодрый и приветливый голос:

— Добро пожаловать! Я всегда рад гостям. Но где же этот непоседа мальчишка? Опять убежал куда-то! Прими ты, Тарашь, этот виноград, а я сейчас спущусь.

И все увидели, как на длинной веревке стала медленно спускаться корзинка, полная черного сочного винограда "изабелла". Когда корзинка коснулась земли, председатель сельсовета поднял ее и высыпал в большой желоб, выдолбленный в бревне. Пустая корзина ушла вверх и больше не опускалась. Вместо нее спустился человек. Обхватив обеими руками ствол дерева, он полз вниз. Когда до земли оставалось около двух метров, он легко спрыгнул.

Это и был стосорокасемилетний Шхангерий Бжаниа.

Он изумил всех своим видом: высокий худой, подтянутый. Одет он был в короткий рабочий архалук. Открытое лицо. Глаза голубые, острые, умные. Добродушная улыбка.

Обменявшись приветствиями и познакомившись с гостями, хозяин радушно пригласил их к себе в дом.

— Я приехал в вашу страну, — обратился Пристли через переводчика к Шхангерию, — чтобы познакомиться с вашим абхазским народом.

— Ну и как понравился тебе [1] мой народ? — спросил Шхангерий.

— Не могу еще судить о нем, — ответил Пристли. — Я ведь здесь недавно: всего четыре дня.

— Но одну черту характера моего народа ты мог бы уже оценить, — заметил хозяин.

Гость смутился и, переглянувшись со спутниками, спросил озадаченно:

— Какую черту?

Старик лукаво улыбнулся.

— Вкус! — ответил он. — Неплохую страну избрал мой народ для своего жительства? Не правда ли?! Много солнца, плодов, цветов!

Шхангерий испытующе посмотрел на гостя:

— Ты — человек ученый. Не скажешь ли мне, каково расстояние между правдой и ложью?

Пристли пожал плечами:

— Я полагаю, что расстояние это очень большое. А вы как думаете?

Старик отрицательно качнул головой:

— Нет, всего в четыре пальца!

И в подтверждение своих слов он приложил к виску, между глазом и ухом, четыре пальца.

— То, что видишь глазами, — правда, а то, что слышишь, часто бывает ложью. Не всякому слуху можно верить. Согласен?

— Да, это правильно! — сказал Пристли.

— И еще один вопрос, — продолжал Шхангерий. — Почему природа дала человеку два глаза, два уха, две ноги, две руки, а рот — один?

— Интересно послушать вас, — сказал Пристли.

— Я отвечу, — с достоинством произнес Шхангерий. — Человек должен много видеть, много слышать, много ходить и работать, а говорить мало. Этого мнения и я придерживаюсь уже более ста лет.

Пристли был восхищен стариком.

— Скажите, а в чем, по вашему мнению, секрет долголетия? Я тоже хочу долго жить.

— А ты не укорачивай свою жизнь, она и будет долгой! — не задумываясь ответил Шхангерий.

Спор.

Вокруг демобилизованного из армии сразу после великой победы молодого эшерца Нури Шларба собрались жители села. Были среди них стодесятилетний высокий и худощавый Ханашв Пилиа и восьмидесятилетний тучный Маф Арстаа. Случилось так, что между Ханашвом и Мафом разгорелся спор. Но об этом — после.

Нури только что вернулся в родное село. На груди его красовались ордена и медали, ходил он еще в военном обмундировании. Все село пришло на него поглядеть. С большим почтением смотрели на него даже старики. А Нури все рассказывал и рассказывал о воине, не забывая при случае ввернуть в повествование несколько слов о своей собственной доблести. Поведал он тогда и о следующем примечательном эпизоде.

Было это на Украине, в одном из сел, куда наша часть ворвалась так стремительно, что фашисты побросали не только награбленное добро, но даже оружие, и удрали, кто в чем мог. А ведь поустраивались они здесь основательно. Некоторые, по сведениям разведчиков, даже выписали жен и детей...

Заняли мы село и видим: бегут со всех сторон оборванные, отощавшие люди с плачем и причитаниями в одном направлении. Женщины и старики. Молодежь, как нам рассказали, давно ушла в партизаны.

"Куда это они, дедушка?" — спросил я старого колхозника из партизан, бывшего у нас в проводниках.

"В садик, где фашисты детей сжигали, — объяснил старик. — Когда наши войска стали подходить, фашисты собрали детей со всего села, вырыли большую яму в том садике, сбросили туда детей, облили бензином и сожгли...".

С группой бойцов я побежал вслед за жителями села.

В садике, вокруг большой ямы, люди стояли плотной стеной. Многие плакали навзрыд. Нам едва удалось протиснуться вперед. Бойцы стали руками разгребать мерзлую землю.