Один псалом пропели. Потом затянули молитву, еще более жалостную: «Прими, господи, мя, грешного…» Робис не слушал…

От печального, заунывного песнопения его начало клонить ко сну. Он вытянул ноги поудобнее, спрятал лицо за раскрытым журналом и поглядывал на дверь. Придет ли шпикам в голову искать его в храме спасения? И сколько еще времени он сможет здесь оставаться? Рано или поздно сходка окончится, народ разойдется, и ему придется покинуть это убежище. Надежда на проходные дворы тоже слабая — агенты не успокоятся, пока не перетрясут весь квартал.

Окончился последний псалом. Те, кто были незнакомы со здешними порядками, тотчас повскакали со своих мест, чтобы первыми очутиться у котлов с похлебкой. Но не тут-то было! Теперь начинался самый важный номер программы — спасение душ. Под барабанную дробь на кафедру влез проповедник брат Кундзыньш — сухопарый муж, грязный воротничок, мятый галстук и небритый подбородок которого должны были свидетельствовать о принадлежности к трудовому люду. Бывалый краснобай, он прекрасно владел своим голосом, заставляя его то гудеть громовым басом, то заливаться свирелью.

— Братья и сестры! Не существует греха большего, чем лень. Сам господь бог сказал: «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из коей ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься».

Какой-то нищий, очевидно постоянный потребитель даровых обедов, а посему отличный знаток библии, выкрикнул с места:

— Однако сказал же Иисус: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы, и отец ваш небесный питает их».

Брат Кундзыньш покраснел от негодования, однако быстро овладел собой:

— Сие относится к лицам, коих творец от рождения наделил дарами своими, коих избрал для иной, высшей стези. А у вас на уме должно быть другое мудрое изречение: «Не в лени и праздности возвысишь народ свой»! — Проповедник потряс своим костлявым перстом и пригрозил слушателям: — Не в лени и праздности! А что мы зрим окрест себя? Совращенные безбожниками рабочие бросают работу и предаются лености. Пусть те, кто забыл об этом назидании божьем, о вере, содрогнутся в страхе пред карой небесной! Ибо сказано господом богом: «Сурова будет кара моя, и велик будет скрежет зубовный». Все десять египетских казней низвергнутся на ваши грешные головы. Посему, любезные братья и сестры, пока вы еще не окончательно погрязли в греховном болоте, призываю вас изгнать дьявола-искусителя из сердец ваших! Вернитесь на путь истинный! Кто желает облегчить свою совесть?

— Я! Я! — послышалось из задних рядов.

— Пусть брат выйдет вперед! — пригласил проповедник.

К кафедре протиснулся щуплый, юркий человек. Из его жуликоватых глаз катились крупные слезы.

— Я много грешил перед господом богом! — каялся он, колотя себя в грудь кулаками. — Я всю жизнь предаюсь лени! Уже в детстве, когда мать посылала меня полоть свеклу, я увиливал от работы. Так вот я и увязал все глубже в проклятом болоте греха. Семя дьявольского искушения нашло во мне благодатную почву! Я был одним из тех, кто подстрекал легковерных бастовать и поднимать руку на чужое добро. Но только что мне явилась пречистая дева Мария и сказала: «Закрыты будут для тебя врата райские! Не знать тебе покоя ни в земной жизни, ни в загробной!» О господи, простишь ли ты меня, грешного?

Проповедник казался очень растроганным. Он сошел с кафедры и сердечно потряс руку кающемуся грешнику.

— Как зовут тебя, брат? — спросил он, и влага заблестела на его очах.

— Шноринь, Свимпулис Шноринь! — всхлипнул тот в ответ.

— Вот ведь ханжа какой! — прошептала соседка Робиса, крупная женщина с красными руками прачки. — Будто сам не знает его имени… Уже третий раз гляжу на эту комедию.

— Велика милость божья, брат Шноринь, — утешил его проповедник, — не отчаивайся, ты еще можешь искупить свои грехи! Ступай с сестрой Эммой и поведай всем о явившемся тебе чуде! — И с этими словами он вручил Шнориню несколько экземпляров «Спасательного круга» и листков с псалмами.

Сестра Эмма нацепила на себя кружку для пожертвований, и оба, сопровождаемые усмешками, покинули зал. Робис тоже подошел к двери и убедился в том, что на улице торчат шпики.

— Берите пример с брата Шнориня! Кто еще желает исповедаться в своих грехах и обрести душевный покой?

Робис выступил вперед и произнес громким голосом:

— Братья и сестры, выслушайте меня! И на меня снизошло просветление. Я отказался повиноваться доброму хозяину, который милостиво дозволил мне в поте лица зарабатывать хлеб насущный. Я в своем недомыслии хотел, чтобы сыты были те, кто сеют и жнут.

Брат Кундзыньш был не настолько глуп, чтобы не понять скрытую насмешку. Но признаться в этом он не смел и предпочел побыстрее отделаться от этого грешника. Даже не спрашивая имени, он отпустил Робису все грехи оптом:

— Ступай с богом, дорогой брат…

Робис отнюдь не собирался покинуть зал в единственном числе. Наивно моргая, он обратился к собранию:

— Нет, я не успокоюсь, пока не наставлю на путь истинный все заблудшие души…

Видя, что дело осложняется, проповедник подозвал ближайшую миссионерку:

— Сестра Анна, чего же вы дожидаетесь? Забирайте его и ступайте. Да благословит вас бог!

Сестра, особа не первой молодости, взяла Робиса под руку. Но он не двигался с места.

— А тексты псалмов? — нисколько не смущаясь, потребовал он.

Наконец они оказались на улице.

— Вы так душевно говорили… — зардевшись, признала сестра Анна. — С вашим красноречием мы соберем больше других. Я позабочусь, чтобы вас за это как следует накормили…

Робис не ответил, так как заметил приближавшегося шпика. Крепче вцепившись в руку сестры, он принялся бормотать молитвы. Агент не обратил внимания на святую чету. Зато другой, тот, что дежурил на углу, пристально вгляделся в здорового парня, которому совсем не подходила роль брата-миссионера.

Робис счел, что на сей раз самое лучшее — воспользоваться приемом Атамана. Он подошел к шпику и, подавая ему листок с псалмами, обратился:

— Брат, не проявляй склонности к нравственному падению! Вместо того чтобы пьянствовать и предаваться распутству, пожертвуй сколько можешь на доброе дело.

Шпик что-то промычал по-русски. Но, отойдя от него, Робис почувствовал, что тот следует за ними.

Что делать? Выхватить револьвер и задать тягу? Это может кончиться скверно. На первый же выстрел сбегутся агенты, которыми, несомненно, кишит все вокруг. «Вот, как говорится, влип, несмотря на все псалтыри!» — подумал Робис невесело. Так или иначе, но надо оставаться в своей роли, пока не подвернется другой выход. И вскоре он подвернулся. Затащив сестру в Агенскалнский парк, где толпился народ, Робис облегченно вздохнул. Где люди — там спасение!

— Вот они, эти забастовщики! — сказала сестра Анна. — Попробуем спасти их души от ужасного заблуждения.

— Сию минуту! — И Робис запел в полный голос.

Как и многие песни девятьсот пятого года, эта тоже была на общеизвестный церковный мотив:

Робис знал, что делает. Шпик не понимал слов, зато их поняли те, на чью поддержку он надеялся. Что с того, если вокруг нет знакомых, рабочие никогда не отказывали в помощи своему брату — рабочему.

Шпик не знал этой песни, но видел, какое она производит впечатление. Словно брошенная в сухое сено искра, песня взвилась могучим пламенем, захватила весь парк, выплеснулась на улицу. Люди сомкнулись в ряды, сжались кулаки, глаза загорелись недобрым огнем, так хорошо знакомым шпику и не предвещавшим ничего приятного. Но на этот раз он не отступился. Он больше не сомневался, что «святой брат» не кто иной, как Робис, за поимку которого начальство обещало большую награду. Теперь-то он уж не даст ускользнуть проклятому бунтовщику, чего бы это ни стоило. А тогда… всем семейством в теплую Ялту! На крымском солнышке, за стаканом вина забудутся все рижские передряги. Вернувшись, он, разумеется, уже не будет простым агентом, которому приходится день и ночь мерзнуть на улицах, постоянно опасаясь за целость своей шкуры. Пусть тогда другие занимаются ловлей этих бандитов, а он их будет только допрашивать.