Жуков совершенно открыто, документально сделал вид, что он тут ни при чем! И сделал так именно потому, что с самого начала войны Сталин непрерывно ужесточал свои требования к максимальному сбережению жизней простых солдат и в начале 1942 г. за это уже можно было лишиться не только погон, но и свободы, а то и жизни…

Масштабы же потерь в этой операции были таковы, что Жуков уже явно почувствовал реальную возможность опасного визита с еще более опасными вопросами представителей особого отдела, а то и Управления Особых отделов из Москвы, которое подчинялось лично Сталину. Потому-то и такая документальная отмазка, с привязкой даже к данным СВГК, глупейшая по всем параметрам: 8 января начать операцию а только без малого через три месяца, на исходе уже давно захлебнувшейся операции наконец-то сообразить, что жизнь людская и кровь людская — чего-то да значат?! Вот уж действительно «полководец»-«мясник»!

В 1941 г. это было особенно характерно для основных наших трех фронтов — Северо-Западного, Западного и Юго-Западного, командующие которыми — соответственно Кузнецов, Павлов и Кирпонос, руководствуясь предвоенными предписаниями ГШ и НКО (т. е. Жукова и Тимошенко), буквально губили вверенные войска, едва ли не как дрова «сжигая» их частями в неравных боях и гитлеровских «котлах»! Командиры же частей, выполняя приказы вышестоящего начальства, также задавались тем же вопросом — отдает ли вышестоящие командование хотя бы себе отчет в том, что происходит, или все их указивки только для того, чтобы документально обезопасить свои головы и шкуры?!

Вот почему приказ Сталина № 270 от 16 августа 1941 г. и отличался драконовскими мерами в отношении именно командиров — он предоставлял каждому военнослужащему право требовать от вышестоящего начальства драться в окружении до последней возможности, а если командир или часть красноармейцев «предпочтут сдаться в плен — уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными». Вот почему он вынужден был весь 1942 г. вдалбливать генералитету, как на самом деле надо воевать (об этом см. в гл. II раздела III).

Едва ли не самым первым в отечественной мемуарной литературе на это обстоятельств попытался было обратить внимание К. К. Рокоссовский, но опять-таки, явно не без содействия Жукова, вмешалась цензура. Потому что к этой проблеме Рокоссовский обратился с позиций командира механизированного корпуса, в статусе которого он и вступил в войну, затем рассматривал его же с позиций командующего армией, фронтом и, наконец, Маршала Советскою Союза — одного из двух главных маршалов Победы. А это было уже чересчур и для властей, и для Жукова — вот и обкорнали рукопись Рокоссовского. Об этом однозначно свидетельствует содержание сделанных цензурой купюр: «…Но о чем думали те, кто составлял подобные директивы, вкладывая их в оперативные пакета и сохраняя за семью замками? Ведь их распоряжения были явно нереальными. Зная об этом, они все же их отдавали, преследуя, уверен, цель оправдать себя в будущем, ссылаясь па то, что приказ для «решительных действий» таким-то войскам (соединениям) ими был отдан. Их не беспокоило, что такой приказ — посылка мехкорпусов на истребление. Погибали в неравном бою хорошие танкистские кадры, самоотверженно исполняя в боях роль пехоты[327].

Даже тогда, когда совершенно ясно были установлены направления главных ударов, наносимых германскими войсками[328], а также их группировка и силы, командование округа оказалось не способным взять на себя ответственность и принять кардинальное решение для спасения положения, сохранить от полного разгрома большую часть войск, оттянув их в старый укрепленные район.

Уж если этого не сделал своевременно Генеральный штаб, то командование округа (КОВО, где служил Рокоссовский.— А. М.) обязано было это сделать, находясь непосредственно там, где развертывались трагические события.

Роль командования округа свелась к тому, что оно слепо выполняло устаревшие и не соответствующие сложившейся на фронте и быстро менявшейся обстановке директивы Генерального штаба… Оно последовательно, нервозно и безответственно, а главное, без пользы пыталось наложить на бреши от ударов главной группировки врага непрочные «пластыри», т. е. не подготовленные соединения и части. Между тем заранее знало, что такими «пластырями» остановить противника нельзя: не позволяли ни время, ни обстановка, ни собственные возможности. Организацию подобных мероприятий можно было наладить где-то в глубине территории, собрав соответствующие для проведения этих мероприятий силы. А такими силами округ обладал, но они вводились в действие и истреблялись по частям.

Я уже упоминал выше о тех распоряжениях, которые отдавались командующим фронтом М. П. Кирноносом в моем присутствии и которые сводились к тому, что под удары организованно наступающих крупных сил врага подбрасывались по одной — две дивизии. К чему это приводило? Ответ может быть один — к истреблению наших сил по частям, что было на руку только противнику»[329].

Что же касается принципиальной стороны дела в масштабах уже всего Первого стратегического эшелона, особенно же его первого оперативного эшелона, то механизм подставы войск под разгром был запущен в действие Генеральным штабом (Жуковым) еще до 22 июня 1941 г. И вот как это произошло в реальности.

Как известно, действия армии любого государства регламентируются Уставами, в т. ч. и Полевыми. Совершенно естественно, что такой же был и в РККА, в т. ч. и принятый весной 1941 г.

Согласно этому документу, кстати, не слишком отличавшемуся от своих предшественников, ширина фронта обороны армии не должна была превышать 30 — 100 км[330].

На деле же, в среднем, на круг, по всем основным приграничным округам выходило по 170 — 176 км[331]. Соответственно, где-то чуть больше, где-то чуть меньше.

Если следовать прямолинейной логике, т. е. попросту не учитывать ничего другого, то устойчивость армии в обороне оказалась пониженной против нормативной в диапазоне от 1,7 до 2,2 раза![332]

Но это понижение устойчивости в обороне всего лишь против нормативного уровня по нашему Уставу. На деле же реальная картина была куда трагичней, потому как ширина участка прорыва для армий вермахта определялась всего в 25 — 30 км![333] Если считать только по нормативам, то у гитлерюг уже получалось превосходство в 3 — 4 раза!

На деле же одна наша армия с вдвое против собственного же норматива пониженной устойчивостью в обороне должна была испытать на себе мощь 5 — 7 вражеских армий!

Если сложить чисто арифметически, то получим превосходство ударной силы армий вермахта над устойчивостью наших в обороне в диапазоне от 7,3 до 9,3 раза.

Так, 22-я армии (генерал-лейтенанта Ершакова) вначале прикрывала Витебское направление, но через несколько дней боев на ее долю выпала задача обороны 200-километрового рубежа от Витебска до Себежского укрепрайона. Этот случай описан даже в романе И. Ф. Стаднюка «Война».

Если, например, исходить из норматива вермахта, то 22-я армия, выходит, должна была противостоять мощи аж 8 армий? Мыслимое ли это дело? И каков же должен был быть результат такого противостояния? Надо полагать, что и так понятно, ну а Ершаков оказался в плену…

На самом же деле, по вынужденности повинуясь «логике кровавой алгебры» боя, придется не складывать, а умножать, потому как во сколько раз слабее устойчивость нашей армии в обороне, во столько раз выше и превосходство ударной силы противника на поле боя. Следовательно, подлинное превосходство — в диапазоне от 9,5 до 15 раз!