В прошлом сентябре, после очередной кошмарной свадьбы – невеста обвинила меня в том, что я нарочно, с подлой целью разрушить ее брак, снимала ее исключительно в невыгодных ракурсах, – я записалась на участие в конкурсе, организованном в рамках фестиваля фотографии “Встречи в Арле”. По условиям конкурса, работы лауреата публично экспонируются в дни этого престижного фестиваля, а их автор получает денежное вознаграждение. Тема конкурса – “Женский портрет” – была приурочена к юбилею знаменитого английского фотографа Джулии Маргарет Камерон. Разумеется, следовало подойти к раскрытию темы творчески, взглянуть на нее под интересным углом, но до последнего времени я так и не нашла оригинального подхода, благодаря которому могла бы претендовать на победу в конкурсе. Между тем срок подачи работ истекал уже через две недели.

После разговора с Жюли у меня открылись глаза. Я назову свой проект “Идеальная женщина”. За отправную точку возьму историю Жюли, которую расскажу по-своему. Затем сделаю фотопортреты выдающихся женщин, героинь современной жизни, тех, на кого равняются окружающие. В этих портретах я попытаюсь показать образ женщины, какой она видится – и хочет, чтобы ее видели, – со стороны. Образ идеальной женщины. Но вместе с тем я постараюсь нащупать в ней слабину, обнаружить, в чем ее уязвимость. Я попробую отыскать в этом немыслимом стремлении к совершенству признаки безумия. Двух недель мне хватит – главное, определиться с темой, а остальное придет само. В первую очередь мне требовалось найти модели. Не могла же я дать в газете объявление: “Требуется идеальная женщина для реализации фотопроекта”. Столкнувшись в подъезде с Тьерри, я спросила его, кого, по его мнению, его жена считает идеалом современной женщины.

– Жюли Андриё, – мгновенно ответил он. – Она на ней прямо помешана.

Тьерри объяснил, что имеет в виду ведущую телепрограммы, посвященной гастрономии. К сожалению, я сомневалась, что мне удастся пробиться к подобной знаменитости.

– Тогда позвони Мари Вагнер, – посоветовал Тьерри. – Она врач. Два года назад у нее умер муж, он был пастором. Жюли утверждает, что она “святая женщина”.

Моя первая фотовыставка состоялась в 1999 году, в холле субпрефектуры Антони. Я была участницей молодежной художественной мастерской департамента О-де-Сен, созданной под эгидой Иль-де-Франс.

В день открытия выставки мои родители обратились к Патрику Деведжану, который был тогда мэром Антони, с просьбой профинансировать их новую театральную антрепризу. Затем они торопливо обежали выставку и, направляясь к столу с напитками, сказали мне:

– Лучше бы фотографировала красивых девушек. Кому охота смотреть на твоих тунцов?

– Вот именно. Не думаешь ты о зрителях.

Следует уточнить, что речь шла о настоящих тунцах, в буквальном смысле слова. Спонсором нашей мастерской выступала дирекция оптового продовольственного рынка Ренжис, и наши работы должны были отражать тему мировой торговли. Я решила проследить “судьбу” обыкновенного тунца с того момента, как он попадает в рыбацкие сети, до того, как оказывается у нас на тарелке, и показать все промежуточные стадии: рыночную витрину, процесс разделки и приготовления рыбы и так далее. В отличие от родителей, сюжет по-настоящему меня увлек. Им бы, конечно, больше понравилось, если бы я снимала не мертвых рыбин, а своих школьных подружек – в одних трусах и с сигаретой в зубах, как на фотографиях Дэвида Гамильтона, – тогда, по их мнению, успешная карьера была бы мне обеспечена. Вообще иметь родителей-артистов – не самая большая в жизни удача, ведь чего нормальные мать с отцом желают своим детям? Солидного положения. По всей видимости, их речи перед моими фотоработами все-таки не прошли для меня бесследно, потому что пятнадцать лет спустя я сидела за рулем, полная решимости сделать несколько портретов идеальных женщин.

Когда едешь по автомагистрали “Океан”, названной, вероятно, в честь салата с лососем, пейзажи за окном меняются с головокружительной быстротой. Мари Вагнер согласилась принять меня в тот же день у себя дома, в Машкуле, департамент Атлантическая Луара. Разумеется, я предпочла бы, чтобы “святая женщина” жила поближе к Парижу, но выбирать не приходилось: время поджимало, а я серьезно настроилась выиграть конкурс и изменить свою жизнь.

Мари Вагнер было лет сорок пять. Тоненькая и маленькая, она производила впечатление невероятной хрупкости, как будто горстка былинок соединилась случайным образом, составив человеческое существо. Она жила в изящном доме, окруженном изящным садиком, и все у нее было изящным, включая улыбку, высокие скулы и ямочки на щеках. Она усадила меня в гостиной, напоила чаем, а потом долго показывала коврики, которые после смерти мужа выткала своими руками. Они были коричневые и волосатые и вызвали в моей памяти уроки биологии в школе, на которых мы вскрывали так называемые погадки – мохнатые комки, отрыгиваемые некоторыми хищными птицами и включающие в себя кости мелких змей, птенцов или грызунов. Я предложила Мари немного поговорить перед фотосессией, чтобы лучше познакомиться. Рассказала о себе, о своей работе и о том, как важно для меня участие в конкурсе.

– Фестиваль в Арле имеет мировое значение. Туда съезжаются галеристы, торговцы произведениями искусства, представители агентств. Они не только встречаются с известными фотографами, но и ищут новые таланты.

– Вам с сахаром? – безучастно спросила она, явно думая о своем.

За несколько часов до того, разговаривая с ней по телефону, я обратила внимание на то, как странно, неестественно спокойно звучал ее голос. Все время, пока мы говорили, это ощущение неестественности не оставляло меня: казалось, я оторвала ее от какого-то важного дела, но ей не хотелось дать мне это почувствовать. Сейчас я уловила в ней какую-то суетливую нервозность. Однако она сразу согласилась на встречу и даже настояла, чтобы я приехала к ней в тот же день. После первой чашки чаю она немного успокоилась.

Мари пустилась в подробный рассказ о своей жизни, отмеченной горестными событиями, в том числе смертью мужа, оставившего ее молодой вдовой. К счастью, ее безутешный разум занимали заботы о пациентах, о которых она отзывалась с гордостью и теплом. Поначалу я с искренним интересом слушала историю этой славной женщины, избравшей себе, как в прошлом веке, жизнь деревенского врача. Но вскоре, скажу честно, меня одолела жуткая скука. Она все говорила и говорила, а я поймала себя на том, что думаю о посторонних вещах – так бывает, когда читаешь книгу и вдруг замечаешь, что содержание последних двух-трех страниц полностью от тебя ускользнуло. Если Мари отвлекалась от рассказа о своих цветах, своих пациентах и своем сыне Андре, то излагала мне подробности жизненного пути покойного пастора Вагнера и вещала о детстве своего мужа, родителях своего мужа, призвании своего мужа, смелости своего мужа, проповедях своего мужа и болезни своего мужа. Примерно через час я уже с большим трудом, прибегая к более или менее удачным трюкам, сдерживала зевоту. Мне хотелось убраться отсюда как можно быстрее, сесть в машину, вернуться в Париж, выпить в баре какого-нибудь отеля джин-тоник, поесть устриц и заняться любовью.

Гостиная, в которой мы беседовали, показалась мне темноватой для съемки, а главное – слишком мрачной. Но через окно я видела большой сад, и эта картина внушала мне оптимизм: маленькая милая женщина посреди столетних деревьев словно Ева до грехопадения. Чтобы фотография вышла интересной, надо добиться от модели чего-то такого, чем она не готова с тобой делиться: или потому, что не понимает, чего ты от нее хочешь, или потому, что не желает исполнять твою просьбу. Тогда в кадре возникает напряжение, внутренний нерв, благодаря которому твоя работа притягивает к себе взор зрителя. Пока что Мари ничем не собиралась со мной делиться; судя по всему, она вообще забыла, зачем мы встретились, и, прервав ее монотонное повествование о похоронах пастора Вагнера, я спросила: