Хнык стыдливо зарумянился.

– Фу, противная какая бяка! Клянусь моей милой единственной мамой, я об этом даже не думал! – поспешно сказал он.

– У тебя нет мамы. Клянешься ли ты своей сущностью, истинным именем, черной луной и патентом на возвращение из Тартара? Пожалуй, такая клятва меня устроит! – ласково уточнила Даф. Десять тысяч лет на школьной скамье – срок достаточный, чтобы постигнуть азы науки стражей.

Суккуб тревожно икнул. Желания клясться истинным именем и сущностью в его лукавых глазках не отразилось. И уж патентом на возврат из Тартара он точно рисковать не собирался.

– Ладно, замяли, нюня моя!.. А теперь призовая игра! Сейчас мы сделаем генеральную репетицию твоему великому чувству! – перебил суккуб, вдохновенно шевеля пальчиками и неуловимо начиная походить на кого-то. Слово «чувство» он произнес так: «чюйство!», и в этом произношении оно обрело новое, какое-то липко-пошловатое содержание.

Пока Даф пыталась понять, о чем идет речь, Хнык что-то деловито забормотал. Это было чисто внутреннее, техническое бормотание. Суккуб настраивался, сублимировался, вживался в образ.

– Вот я весь такой. Ну такой вот весь я! Тэк: система горбуна Лигула, Немировича и прочих Данченок! Уши – есть, нос есть. Под глазками положим небольшую тень от недосыпа, здесь бросим пару родинок. Что у нас еще? Волосы? Ах как хороши – просто подражать приятно! Сколотый зуб: чего ж он так запустил себя? Есть же, извиняюсь, косметическая стоматология, – бубнил он вполголоса. – И вообще будущий повелитель мрака! Захоти он – у него выросло бы сто зубов!

– Сто зубов не надо. Депресняк не выдержит конкуренции, – отказалась Даф.

Ей сделалось вдруг неуютно. Прямо перед ней стоял Мефодий. Она знала, конечно, что это всего лишь суккуб, но сердце все равно предательски замирало в груди, после каждого третьего удара делая странную паузу. Если она, Дафна, страж света, так себя ведет, что же говорить о бедных влюбленных лопухоидах! Неудивительно, что они несут свои эйдосы проклятому суккубу за одно лишь право временного обладания призраком! Даже Депресняк и тот пришел в замешательство и перестал шипеть. К Буслаеву, как известно, он относился неплохо, что всегда раздражало Дафну.

Суккуб завершил превращение и в новом обличье, красуясь, обошел вокруг Даф.

– О, солнце мое, я люблю тебя! Дай мне поносить свои крылышки! – сказал он голосом, возможно, чуть более глухим, чем это сделал бы реальный Мефодий.

Ощутив, что заврался, суккуб проницательно взглянул на Даф и поправил голос.

– Так как насчет, извиняюсь, крылышек? Поносить дашь? А я тебя за это, возможно, поцелую. А, возможно, и не поцелую! Такой вот я переменчивый!

Даф рассвирепела. Очарование исчезло. К тому же она все еще продолжала использовать истинное зрение, и сквозь образ Мефодия нет-нет да проступал гнусный облик Хныка.

– Перестань лезть в чужие дела! Еще один вяк в этом духе, и я… – пригрозила она.

Суккуб захихикал (или, точнее, «захюхюкал»), довольный, что вывел ее из себя. Всерьез получить крылья Даф он в данный момент не надеялся, а лишь глумился, следуя давней привычке.

– Ну-ка, ну-ка! Что же ты, противнюшечка, со мной сделаешь? Натравишь котика? Прогонишь звуками флейты? – с издевкой спросил он.

В отличие от комиссионеров суккубы не слишком боялись маголодий. Нет, они, разумеется, исчезали, когда их изгоняли, но уже через пару минут возвращались вновь как ни в чем не бывало.

Даф задумчиво куснула заусенец на большом пальце.

– Зачем же сразу флейтой? Есть и другие способы, – сказала она и, отступив назад, что-то зашептала.

– Шепчи-шепчи! На меня заклинания не действуют! – со смехом сказал Хнык.

Он продолжал издевательски подпрыгивать и кривляться, но делал это все менее уверенно. На лице медленно проступала тревога. Затем он остановился и уставился на ноги. Они укорачивались и срастались, начиная от пояса и ниже, к коленям. Изменялись не только ноги. Лицо стекало, точно воск. Тело на глазах округлялось, оплывало, обрастало чем-то густым, коричневым, с темным подпалом. Руки втягивались в плечи. Позвоночник гнулся и кренился к земле, не выдерживая тяжести неуклюжего длинного туловища.

Когда ноги окончательно срослись и ступни исчезли, суккуб не смог стоять и тяжело рухнул на асфальт. Вначале он испугался, но внезапно понял, что на асфальте гораздо удобнее. Он согнул туловище, попытался ползти и понял, что это получается у него просто отлично.

– Что ты со мной сделала, светлая? Что это было за заклинание? – крикнул он Даф.

– При чем тут заклинание?.. О-о-о, как я довольна, что ты стал гусеницей! О, как я мечтала об этом! Как я хочу, чтобы ты полз по трубе и шмякался! Полз и шмякался!.. Полз и шмякался!.. Сделай это, милый! Сделай это для меня! О-о-о! – сказала Даф со страстным придыханием.

Теперь она уже не шептала и говорила громко.

– Перестань! Ты что, больная на голову? Не хочу я никуда лезть! – в панике пискнул Хнык, ощущая, что его тело начинает подчиняться.

Помимо своей воли он уже полз по водосточной трубе, дополз до второго этажа и шлепнулся на асфальт, разбрызгивая зеленоватую вонючую слизь. Прохожие морщились. Они по-прежнему ничего не видели, однако запах был доступен даже восприятию нижнего мира.

– О, как это фантастично! Сделай это еще раз, милый! Упади с трубы! – мстительно сказала Даф и, спохватившись, что говорит обычным голосом, добавила на всякий случай парочку страстных придыханий.

– Прекрати! Откуда ты знаешь? Я думал: это тайна! – взмолился суккуб, покорно взбираясь на скользкую трубу.

Даф брезгливо смотрела на него. Стражи света давно выяснили, что суккубы наделены врожденным свойством подстраиваться и приспосабливаться, превращаясь в то, во что пожелает их собеседник. Для того они и сотворены мраком. Причем превращение осуществляется помимо воли самих суккубов. Условие одно: пожелание надо произносить соответствующим голосом. Иначе суккуб не воспримет.

– О, как я хочу, чтобы ты выполз на дорогу под колеса грузовика! О-о-о! Я так мечтаю об этом! Это моя фантазия, милый! – сказала Даф, благоразумно придерживая Депресняка за ошейник. Не сделай она этого, кот давно полосовал бы мерзкое существо когтями.

Огромная гусеница, изгибаясь, стала выползать на дорогу. Уже у самой бровки она попыталась заупрямиться, но Даф поторопила ее тремя страстными «о-о-о!» и одним гиперстрастным «О-О-О!». Причем гиперстрастное «О-О-О!» на самом деле было просто замаскированным зевком.

– О да, да! Это так чудесно!.. Ползи быстрее, милый!.. Быстрее!.. О-о-о! А то опоздаешь попасть под тот чудесный туристический автобус! – сказала Дафна, всматриваясь в даль.

– Перестань! – завизжал Хнык. – Перестань, светлая! Ты что, садистка? Больная на голову? Я личность творческая! Я же лицом работаю! Меня засмеют в Тартаре, если я попаду под автобус да еще в обличье червяка! Мне же новое тело придется выписывать! Пока сошьют, пока срастется, пока магию наложат!

– А мне какое дело? О, какие чудные у автобуса колеса! Они все ближе! О-о-о, милый, как это чудесно!

– Перестань сейчас же! Караул! Убивают! – завизжал суккуб в полной панике.

– Сдаешься?.. Не будешь больше в Мефодия превращаться? – спросила Даф.

– Буду, противная! Ты мне не указ!

– Ну тогда, милый, сам напросился! О-О-О!

– Только не «о-о-о»! Сдаюсь! – взвыла несчастная гусеница, с ужасом косясь на колеса автобуса.

Даф вздохнула, подумала и великодушно махнула рукой.

– Свет с тобой! Живи! – сказала она.

Суккуб перестал корчиться, метнулся обратно на тротуар и со всей возможной поспешностью принял свое начальное – полумужское-полуженское обличье.

– Откуда ты об этом знала? Кто тебе открыл тайну? – спросил он, со страхом глядя на Даф.

– Я все же страж света. Мы там в Эдеме тоже не пустые бутылки собираем, – заметила Даф. – А теперь, крошка-суккуб, говори, что тебе надо, и брысь! Ты мне надоел!

Хнык облизал губы.