От неожиданности сердце у нее застучало шумнее, так шумно и часто, что она остановилась, ожидая, пока он приблизится.

— Здравствуй! — сказал он, подходя, и улыбнулся.

И сразу она почувствовала себя прекрасно и весело от его ласковой и хорошей улыбки.

— Здравствуй, — весело сказала она.

— Ты не здешняя?

— Нет. Как ты угадал? Из Москвы.

— Из Москвы! — в изумлении воскликнул он, как если бы она сказала, что из Нью-Йорка или с Марса. — Москва хорош город! Когда я приехал в Москву, даже спать вначале не мог. Знаешь, что самое красивое в Москве? Когда смотришь с горы, где высотный университет, смотришь вдаль с высокой горы, с обрыва, и видишь весь город. В дымке. Большой, в дымке… Потом зажгутся огни, весь город в огнях… Перебегают огоньки, как живые. Ты видела?

— Как чуднó ты говоришь! — удивилась она. — У нас в классе ни один мальчишка не стал бы расписывать огни и все такое.

— А что он стал бы расписывать?

— Ну… футбол.

— Футбол я тоже люблю. Кто не любит футбол! Куда ты идешь?

— На Оку.

— Идем, я провожу тебя на Оку.

Они пошли узенькой тропкой. Варя впереди.

— Еще мне понравился в Москве Большой театр с четверкой коней. Кремль тоже нравится.

— А я первый раз вижу такой большой яблоневый сад, — сказала Варя. — А через плетень еще сад, гляди! А там еще… Здорово бы пожить здесь, среди яблонь!

Она нагнула ветку понюхать цветок. В шелковистых лепестках возился мохнатый шмель и гудел. Варя, вскрикнув, выпустила ветку.

— Не тронет, — спокойно сказал он. — Работает, некогда.

— Как тебя зовут? — спросила Варя.

— Людмил.

Варя оглянулась. Он улыбнулся своей доброй улыбкой. Его черные яркие глаза улыбались.

— Как ты сказал?

— Людмил.

Ей стало смешно. Она поняла, что он шутит, но не поняла, в чем смысл его шутки. Но все равно, неизвестно почему, ей стало смешно! Она захохотала. Он тоже рассмеялся.

— Что ты? Что ты? Ха-ха-ха! — смеялся он.

— Ха-ха-ха! — покатывалась она.

— Что тебе смешно, ха-ха-ха! Что ты? Что ты? — повторял он сквозь смех.

Наконец, вздохнув в последний раз — сладко вздохнув, ох, ха-ха! — она двинулась по тропке дальше. Он шел следом за ней.

Сад кончился. Плетень отделял его от небольшого лужка, полого спускавшегося к Оке. При виде этого яркого изумрудно-зеленого лужка и тихой Оки Варя сразу утихла. Открыли калитку. Молча спустились к реке. Солнце потоками лучей лилось на воду, вода сверкала, как будто миллион маленьких зеркалец раскололся и рассыпался по реке.

На том берегу, песчаном, с рыжими крутыми обрывами, стеной стояли сосны. Могучие их стволы, темные внизу, кверху раскаленно горели знойной медью. Вершины сходились, и казалось — над медными стволами навешена зеленая крыша.

Варя оглянулась. Мальчик в черном свитере глядел на сосновый бор за Окой. Глядел куда-то вдаль. Черные шнурочки бровей задумчиво сдвинулись. Клок волос беспорядочно падал на лоб.

— Как тебя зовут? — спросила Варя.

— Людмил.

— Ты нездешний, — сказала она.

— Нет. Идем.

Он быстро зашагал вдоль берега, она едва за ним поспевала. Ей было не до смеха теперь. Кто он такой, этот нездешний, черноглазый? Откуда он взялся? Неужели…

Они довольно долго шли вдоль берега. Ока еле слышно плескалась о берег, еле-еле. Песчаная полоса над Окой становилась шире. Лужок поднимался выше, дальше уходил от воды. Выше поднималось Привольное, с белыми садами, пением петухов, запахами дыма из самоварных труб.

Людмил привел Варю к мосткам. Мостки были широкие и далеко вдавались в воду. С этих мостков, наверно, удобно полоскать белье. Вдоль берега стояли лодки, десятка три, розовые, синие, разных цветов, и некоашеные, большие и грубые, прикрепленные цепью к колышку на берегу или привязанные обыкновенной веревкой.

К этим мосткам могла бы причалить баржа…

Что-то толкнуло Варю в сердце. Она оглянулась. Как здесь много песку! До самых садов пески и пески! Осенью, когда сечет дождь, Ока серая, в беспорядочной ряби, на том берегу не горят знойным золотом сосны, песок мокрый, тяжелый… ноги вязнут, трудно бежать…

— Когда была война с фашистами, сюда, в Привольное, как раз к этим мосткам… — сказал Людмил.

— Слушай, — вся похолодев от предчувствия, перебила Варя, — как твоя фамилия?

— Хадживасилев Людмил.

— Так я и знала! — сказала Варя. — Ты приехал из Болгарии. Я так и знала!

Между тем они уже не вдвоем стояли возле мостков. Человек десять мальчишек в линялых майках, в закатанных выше колен штанах обступили их и, вытянув шеи, слушали их разговор. Толстые, как картошки, носы мальчишек лупились. Ноги в цыпках. Майки на животах оттопырены, набитые горбухами хлеба и жестяной тарой с наживкой.

— Здравствуйте, — сказал Людмил.

— Здрасс… — дружно отозвались они.

Им было по семи-восьми лет. У некоторых не было передних зубов.

— Привольновские? — спросила Варя.

— А цьи же? — свистя сквозь беззубую дырку, возразил один, коренастенький, с вихром на макушке, у которого на животе под майкой бренчал целый склад жестяных банок с червями и удилище воткнуто было в песок у ноги, как копье. — А ты? Из Болгарии?

— Из Москвы.

— Уу-у-у! Из Москвы-и-и! — затянули они низкими голосами, показывая тем, что Москва и Болгария одинаково для них дальние страны.

— У вас там, в Москве, слоны в Зоопарке. Нам на уроке цитали, — свистя, сказал коренастенький.

— В Болгарии, скажешь, нет слонов? — мгновенно влез в спор другой.

— Скажешь, есть?

— Скажешь, нет?

— Нет!

— Есть!

Они уже напирали друг на дружку плечами, и коренастенький уже раздвинул ноги и выставил локоть, готовясь изловчиться и свалить забияку.

— У нас нет слонов, — сказал Людмил.

— Не-е-ет! У-у! Вот так вот! У них нет!

— У нас горы. У нас много в Болгарии гор! Есть и море. Есть и долины. Я живу в Долине Роз. Знаете, какая Долина Роз? Куда ни поглядишь — розы и розы! Из роз делают розовое масло. От одной капли розового масла вокруг разольется такой сильный запах, будто зацвел сад! Мои мать и отец специалисты по разведению роз…

Он увидел, как внимательно слушают его ребятишки, и улыбнулся. Ребята будто только и ждали его улыбки, хором засмеялись в ответ, открывая беззубые рты. Коренастенький вытащил из песка удилище, воткнул ближе к Людмилу.

— А еще что у вас?

— А рыбу удят у вас?

Людмил не ответил. Людмил думал о другом. Он не пропустил мимо ушей, что сказала эта девочка с веселым и смелым лицом. Ребята его отвлекли, но он помнил, как она воскликнула: «Ты из Болгарии!»

— Может, ты знаешь мою мать, если знаешь, что я из Болгарии? — спросил он.

— Ты тоже знаешь о моей маме, — ответила Варя.

Она развела рукой мальчишечий круг, обгородивший ее и Людмила, и взошла на мостки.

Вода чуть слышно текла мимо мостков, булькала, задевая о дощатый настил. Варя нагнулась. Дно было ровное, тихое. Стайка пескарей ходила в глубине, трепеща плавничками.

Варя присела на корточки, свесила голову вниз. Коса перевесилась через плечо. Из-под ноги соскользнул камешек в воду. Стайка пескарей, мелькнув молнией, скрылась из глаз.

— Здесь по пояс, — сказал позади Вари Людмил.

— По пояс нельзя утонуть, — ответила Варя. — Но было холодно, холодно…

Она встала, перекинула на спину косу, обернулась и встретилась взглядом с Людмилом. Черные, как черносливины, его глаза с невыразимым удивлением глядели на Варю.

— Пионервожатая Варя — моя мама, — сказала она. — Только я не помню ее. Она родила меня и через год умерла. От чахотки.

— Она простудилась еще тогда… — сказал Людмил.

— Оттого она и умерла. И от горя.

— Какого?

— Большого. Нельзя пережить.

Он сделал к ней шаг.

— А отец у тебя есть? — тревожно спросил он.

Она не ответила. Мальчишки, вытянув длинные шеи, стояли полукругом возле мостков и слушали.