Итак, когда мы разговариваем, будем продолжать разговор лишь до тех пор, пока уста всех остаются по-истине преисполненными благодати, пока радуется Бог, Который нас слышит.

Всячески остерегайся разговаривать в церкви. (25)

Если кто-то придет в храм и заговорит с тобой, а ты ему ответишь, то он поймет, что тебе утомительно находиться в церкви, отчего ты весьма охотно заводишь разговор. Таким образом падет стена, которая оберегает божественные пределы, и всякий будет постоянно иметь к тебе доступ.

О монахе, который разговаривает в церкви, мы, впрочем, и не можем сказать, что он участвует в богослужении и ощущает то, что здесь присутствуют все святые, ангелы, Христос, Пресвятая Богородица. Мы должны отдавать себе в этом отчет. Пожалуй, только игумену мы можем сказать о чем-то серьезном, что нас волнует в момент службы.

Обычно это преступление (даже не просто грех) совершается без всякого стыда. Никто нисколько не затрудняется измыслить причины, заставляющие его заговорить, и непременно якобы ради монастырской пользы. Однако тот, кто уважает себя, чтит Бога и не желает превращать церковь из церковного собрания в место обыденного человеческого общения, должен вести себя так, чтобы ближний научился его уважать.

Итак, когда мы приходим в келью другого брата, тогда можем сказать что-то кратко, но в церкви нельзя говорить совсем. Мы видим теперь, что устав святого Антония Великого состоит из правил, связанных между собой естественным образом.

Не сиди в монастырских экседрах. (26)

Монастырская экседра — это прилегающее к зданию сооружение, или беседка, или скамейки под открытым небом. Все это мы устраиваем для того, чтобы нам было где побеседовать. Но обычно туда ходят те, кого беспокоят помыслы, кто предается лени, у кого есть огорчения, жалобы. Ходят для того, чтобы повстречать кого-нибудь еще и завязать разговор, а это до добра не доводит. Надо уважать себя и не ходить туда, чтобы не впасть в грех.

Чаще всего экседры находились на пересечении монастырских дорожек, или у воды, или в каком-то месте за оградой монастыря, которое нельзя было миновать или в котором человек оказывался у всех на виду. Так вот, когда ты проходишь через такое место, потому что не можешь пройти другим путем, скажи два-три слова и уходи, а иначе, если присядешь, ты согрешишь.

Конечно, другое дело — время, отведенное для общения. В этом случае никто не возбраняет нам ходить в экседры. Правило всегда предохраняет нас от крайностей. Поговорить можно, но в меру, в определенное время и на определенные темы. Однако вообще, там, где собирается много людей, всегда есть опасность потерять все то, что ты приобрел в молитве. Кроме того, при разговорах ты должен помнить еще об одном правиле.

Не клянись совсем, о каком бы предмете ни шла речь, истинном или сомнительном. (27)

Разговаривая друг с другом, разные люди обычно высказывают противоположные мнения. Где нет противоположности мнений, желаний, там нечего и обсуждать. А где собираются люди с сердцами ущемленными, эгоистичными, болезненными, люди, которые ощущают потребность в том, чтобы другие их понимали, там возникают разговоры. Таким собеседникам непременно надо настоять на своем мнении, и потому их разговор оканчивается ссорами, пререканиями. Тогда они и доходят до разного рода клятв, сами того не замечая. Именно об этом говорит святой Антоний: «Не клянись совсем, о каком бы предмете ни шла речь, истинном или сомнительном».

Не приходи в ту церковь, где бывает много людей. (28)

В древности вся пустыня была усеяна небольшими домиками — монашескими хижинами. Да и в городах, и в селах было очень много монахов, живших в маленьких монастырях, в маленьких хижинах. Иногда монахи выходили из монастырей, чтобы купить что-то или побывать у себя на родине. Все они вступали в общение с мирянами. Стоило этим монахам немного ослабить внимание к себе, как у них появлялось желание с кем-нибудь поговорить, и тогда они шли в многолюдную церковь, с хорошим пением, — словом, делали то, что противоречит монашеским обычаям.

То же самое мы видим и сейчас. Когда монахи выходят из своего монастыря, если только у них действительно есть для этого богоугодная причина, они начинают ходить по церквям. Преподобный Антоний увещает их не ходить в многолюдную церковь, потому что они согрешат. Более того, нехорошо, чтобы люди видели монаха среди мирян. Девство — это царица неба, нечто неземное. Всякий в глубине души чувствует, что монаху не место среди мирян, на мирском празднестве. Следовательно, для монаха недопустимо ходить даже и в мирскую церковь.

Когда братья нашего монастыря оказываются в миру, то ходят или в монастырскую церковь, или в какое-то спокойное место либо совершают богослужение прямо там, где они обычно останавливаются. В приходскую церковь они не ходят. Лучше всего, чтобы монах никогда не оказывался вне обители в воскресенье или в праздник.

Теперь вы понимаете, какое страшное падение для монастыря, если в нем допускают, чтобы на богослужении в монастырском храме монахи или монахини терялись в толпе мирян. Я не говорю, что мирян вообще не должно быть. Всегда в монастырях бывали миряне. Никогда не прекращался поток посетителей, паломников. Более того, иногда оказывали гостеприимство людям больным, нищим, увечным, но при этом не терялась монастырская атмосфера, царил монастырский дух, а не мирской. За этим всегда следили.

С этой трудностью сталкиваемся и мы — вся Святая Гора. Наша церковь по временам, например на Рождество, Пасху и в некоторые другие праздники, становится местом стечения народа. Это большая духовная проблема. Но что мы можем сделать? Не знаю. Сейчас речь не об этом. Как бы то ни было, появление монаха в местах стечения народа святые отцы считали зрелищем отвратительным и не допускали этого даже под предлогом участия в богослужении. Видите, как высоко ставит монаха церковное предание? Во Святое Святых!

Умершего не погребай в церкви. (29)

В те времена многие люди строили храмы. Каждый монах мог построить храмы. Миряне тоже создавали много собственных храмов: это считалось великим благословением. Этот обычай существует до сих пор. Как мирянам, так и монахам всегда хотелось погребать близких людей в церкви, чтобы оказать им честь. Это традиция очень древняя, но ее невозможно продолжать в сложившемся монастырском братстве или в скиту. Тогда все захотели бы быть погребенными в церкви — и она сделалась бы кладбищем.

Не ходи по званым обедам и ужинам. (30)

Званый обед или ужин предполагает собеседование. Не бывает званого обеда без собеседования. Но монах должен молчать, а не разговаривать.

Каждый день учись добрым нравам у старейших среди братии. (31)

Когда видишь перед собой старейших монахов, то есть старцев, которые отличаются духовным разумом и образом мыслей, пребывают в молчании и обладают духовным опытом, наблюдай за ними и учись у них добрым нравам. Такие монахи не заводят разговоры с легкостью, с ними нелегко сблизиться.

Святой Антоний обращается к самым молодым братьям и советует им изучить добрые нравы старейших: узнать о добродетели и жизни мудрых старцев или духовных матерей. Пусть они, говорит он, будут для тебя образцом, воплощенным идеалом, живым Евангелием, узнаваемым и читаемым письмом, потому что они, предающиеся молчанию и безмолвию, — настоящие монахи.

Не берись ни за какое дело, каково бы оно ни было, без совета духовного отца монастыря. (32)

Ничего не делай без ведома своего игумена. Для нас, монахов, это просто, потому что мы знаем, что не должны ничего делать, не взяв благословения. И тем не менее, когда мы намереваемся сделать что-то плохое, когда хотим что-то у кого-то попросить, тогда мы об этом забываем. Нет, говорит святой, не берись ни за какое дело без благословения: ты не должен ни увеличивать число молитв, ни изменять назначенное тебе правило или режим питания, ни продлевать бдение, ни читать книгу дольше, чем положено, ни заводить новую дружбу, ни разговаривать с другими, ни писать, ни интересоваться чем-либо, ни менять свои нравственные принципы. Например, читаешь ты житие преподобного Пахомия Великого, что-то производит на тебя впечатление, и ты говоришь: «Буду и я так делать». Нет. Если ты что-то делаешь без благословения, то считай, что этого не существует, пред Богом это вовсе не доброе дело. Скорее, это отречение от добра, претворение в жизнь зла.