Заведующий Райт считал, что Брету не надо открывать правду, о которой он забыл, пока тот не докопается до нее сам. Как многие американские врачи, даже те, которые следовали учению Фрейда, Райт по сути своей был моралистом. Он считал, что умственное расстройство является попыткой пациента уклониться от ответственности, и поэтому долг врача перед пациентом заключается в том, чтобы позволить ему, насколько это возможно, лечиться самому. Небо поможет тем, которые помогут себе сами.

Но не исключалась и другая возможность: мотивы напористого поведения Райта носили не только моральный характер. Клифтер заметил во время их разговора по дороге в госпиталь, что Райт проявлял повышенный интерес к Пауле Вест. Этот сексуальный интерес к возлюбленной своего пациента мог способствовать как можно более долгому лечению больного и отказу от коротких путей, к которым почти решил прибегнуть Клифтер. Было и еще одно обстоятельство: Паула была против того, чтобы говорить правду Брету, а Райт очень внимательно прислушивался к ее мнению.

Клифтер неохотно отказался от этой изощренной цепочки предположений. Этот случай надо рассматривать на основе фактов, а не „предполагаемых мотивов поведения причастных к нему лиц. Решить надо было всего один вопрос — о месте Тейлора по отношению к той нечеткой и изменчивой разграничительной линии, которая отделяет овец от козлищ, и Клифтер решился.

Рука уже нащупывала в кармане вырезки, но его вновь одолели сомнения. Что, если он преподнесет этот сильнодействующий подарок — правду, а Тейлор откажется стать его пациентом. В результате возникнет очень неловкое, если не отчаянное положение. Он должен убедиться, что пациент перейдет к нему, и только тогда выписывать лекарство.

— Хотите ли вы опять встретиться со мной? — спросил он. — Считаете ли, что я смогу вам помочь?

— Мне бы хотелось так думать. Я ухвачусь за любую возможность вылезти из этого болота. Если не смогу вскоре вернуться к своей работе, это будет конец.

— Что вы собираетесь делать? Очень хорошо, что вы думаете о возвращении к трудовой деятельности.

— Писать книгу, которую задумал очень давно. Под условным названием «Политическое заблуждение». В ней не будет ничего особенно оригинального. Эти идеи были уже известны до Тороу, нашего поэта прошлого столетия, но я хочу их осовременить. Главное заблуждение нашего времени, распространяющееся на фашизм, коммунизм и даже на либерализм, состоит в том, что политизированный человек считается человеком высшего разряда, что политические формы являются спасением для души человека... Но я не хочу вам надоедать, — закончил он на жалкой ноте.

— Что вы, наоборот. Пожалуйста, продолжайте. Вы не анархист?

— Можете назвать меня политическим протестантом. Настоящий анархист — враг любых политических форм. Я же просто хочу, чтобы правительство знало свое место. Государство или политическая партия — это лишь средство для достижения цели. А цели должны определяться не политическими установками, иначе политика превращается в змею, которая пожирает саму себя, заглотив свой хвост. У вас в психиатрии существует аналогичная проблема, правда? Готовить пациентов для безукоризненной жизни в обществе или для обычной? Это довольно грубое сравнение, но вы понимаете, что я имею в виду.

— Да, я понимаю. Это одна из наших основных проблем. Особенно в такие периоды, когда безукоризненная жизнь и просто жизнь в обществе могут радикально отличаться. В безумном обществе здравомыслящие люди выглядят сумасшедшими.

— К сожалению, не могу принять это соображение на свой счет, — заметил Тейлор со своей горькой усмешкой.

— У вас нет оснований отчаиваться. Решающий критерий заключается в способности трудиться, а ваш ум демонстрирует большую энергию.

— Но ничего не производит. Вам трудно представить себе, как выбивает из колеи неспособность вспомнить некоторые вещи. Это все равно, как если бы кто-то заминировал собственный двор. Причем я знаю, что мины поставил я сам, но не помню где.

— Вы так же хорошо, как и я, знаете, что внутри каждого человека, так сказать в его душе, существует полный набор добра и зла. Но все это свойственно каждому человеку. Вы не найдете там ничего такого, что могло бы окончательно погубить его.

— Что же случилось с моей женой? — Голос Тейлора неожиданно повысился, зазвучал резко. — Почему никто не объяснил мне?

— Вы ведь не знали до сегодняшнего дня, что у вас вообще была жена. Заведующий Райт придерживался курса естественного восстановления вашей памяти.

Тейлор заерзал на стуле, желая заглянуть в лицо Клифтеру.

— Я не могу до конца жизни оставаться в клетке. Я чувствую себя так, будто меня замуровали в мавзолее.

— Понимаю ваши чувства, — спокойно произнес Клифтер. — Значит, мы встретимся снова?

— Если считаете, что от этого будет польза. Заведующий Райт что-то сказал об отпуске.

— Совершенно правильно. Если вы остановитесь у мисс Вест в Лос-Анджелесе, то сможете посещать меня. Она уже переговорила об этом с начальством заведующего Райта. Вы придете ко мне на прием на этой неделе, когда будете в Лос-Анджелесе?

— У меня нет другого выхода, правда?

— Вы можете выбирать курс лечения по своему усмотрению. По закону вы свободный человек...

— Не хочу быть неблагодарным, — прервал Тейлор. — Если у меня будет выбор, я приду.

— Очень хорошо. А тем временем будет неплохо, если вы ознакомитесь вот с этим. — Он вынул из кармана сверток вырезок и протянул его Тейлору. — Мы поговорим об этом на нашей следующей неделе.

Молодой человек уставился на сверток.

— Что это такое?

— Газетные отчеты о смерти вашей жены. Девять месяцев назад ее убили. С того времени началась ваша болезнь.

Брет вскочил и стоя смотрел на доктора. Радужные оболочки его глаз светились, подобно серым крутящимся колесикам.

— Кто убил ее?

— Убийца неизвестен и все еще находится на свободе. Когда вы прочитаете все эти вырезки, то будете знать ровно столько же, сколько и я.

— Теперь я понимаю, в чем заключалась тайна, — медленно произнес Тейлор. — Проклятые кретины!

— А теперь прошу извинить меня, — сказал Клифтер. — До свидания. Точнее, до встречи. — На кончике языка у него вертелась немецкая фраза, но он подавил желание произнести ее, как подавлял в себе все немецкое.

Брет так увлекся статьями, которые оказались в его руках, что даже не ответил. Взглянув в последний раз на его измученное лицо, Клифтер направился к двери. Внешне эти американцы, думал он, закрывая за собой дверь, оптимисты, вполне земной народ. Неумолкающие радиоприемники отгоняют от них одиночество; яркая реклама в пяти красках и хромированные ванные отпугивают болезни; похоронные учреждения, похожие на небесные палаты, отвлекают от смысла похорон. Но трагическая внутренняя жизнь продолжается. Тем сильнее, чем больше она отрицается, и тем насильственнее, чем тщательнее скрывается. Смерть бросает свою тень на красивые бородатые головы, на загорелые лица. Ему казалось, что Тейлор даже больше, чем другие, ввязался в нескончаемую схватку со смертью. Так пусть же он столкнется лицом к лицу со своим противником.

Стоял теплый для февраля день. Они ехали в машине, опустив верх. Приятно было снова оказаться на дороге, когда закончился последний, долго тянувшийся час в госпитале. Вещи Брета были уложены в багажник, выслушаны последние наставления заведующего Райта:

— Ему абсолютно не противопоказано умеренно развлекаться. Заниматься спортом, например плаванием и гольфом, это поможет ему восстановить уверенность в своих силах. Иногда можно сходить и в ночной клуб, но ему совершенно нельзя пить...

Когда они миновали отвратительные пригороды Сан-Диего и выехали на прибрежную автостраду, Паула развила большую скорость. Продвижение вперед сквозь упругий воздух создавало у нее иллюзию прогресса и надежды. Но она была разочарована поведением Брета. После многих месяцев жизни почти в заключении он, понятно, чувствовал себя неловко и смущенно, когда снова оказался на свободе. Заведующий Райт предупредил об этом. И все же ее беспокоило это упорное молчание, которое ставило под сомнение надежды и грозило испортить этот солнечный, великолепный праздник освобождения.