Ну вот, Франсуа! Слушай меня, мой господин! Смотри! Темно-синий. Я убеждена, что в темно-синем костюме ты будешь великолепен.

Он испытывал желание остаться, никуда не уходить, и в то же время у него не хватило мужества противиться ей.

Почему-то он подумал в очередной раз: «Она ведь даже не красива».

И он сердился на себя за то, что не сказал ей, что он тоже ее любит.

А может быть, он просто не был в этом уверен? Он в ней явно нуждался.

Он испытывал отчаянный страх потерять ее и снова погрузиться в одиночество. Ну а то, в чем она ему только что призналась…

Он за это был ей очень признателен и вместе с тем сердился на нее. Он думал: «Мог быть и не я, а кто-то другой».

Тогда снисходительно и благосклонно он отдался ее заботам, позволил, чтобы она его одевала, как ребенка.

Он знал, что она не хотела больше, чтобы они произносили в это утро серьезные слова, полные глубокого смысла. Он понимал, что теперь она вошла в роль, которую трудно было бы выдержать без любви.

— Готова держать пари, господин Франсуа, что обычно с этим костюмом вы носите галстук-бабочку. И чтобы это было совсем по-французски, я вам сейчас подберу синий в мелкий белый горошек.

Как было не улыбнуться, коль скоро она оказалась права? Он чуть досадовал на себя, что позволял так с собой обращаться. Он боялся выглядеть смешным.

— Белый платочек в нагрудном кармане, ведь так? Чуть помятый, чтобы не походить на манекен с витрины. Скажите, пожалуйста, где у вас платки?

Все это было глупой игрой. И они оба смеялись, разыгрывали комедии, а в глазах у них стояли слезы, и они пытались это скрыть друг от друга, чтобы не расчувствоваться.

— Я совершенно уверена, что тебе нужно повидать разных людей. Да, да!

И не пытайся лгать. Я хочу, чтобы ты пошел и встретился с ними.

— Радио… — начал он.

— Ну, вот видишь, ты сейчас пойдешь на радио. Возвращайся когда захочешь, я буду тебя ждать.

Она чувствовала, что он боится, и, ясно понимая его состояние, не удовлетворилась словесным обещанием и, схватив его за руку выше локтя, сильно сжала ее.

— Ну, пора, Франсуа, hinaus![1]

Она употребила слово из языка, на котором начинала говорить.

— Итак, идите, мой господин. По возвращении не ждите особо роскошного обеда.

Оба одновременно подумали о ресторане Фуке, но постарались скрыть свою мысль.

— Надень пальто. Вот это… Черную шляпу. Да, да…

Она стала подталкивать его к выходу. У нее еще не было времени заняться своим туалетом.

Ей не терпелось скорее остаться одной, он это понимал, но не знал, стоило ли из-за этого сердиться или, напротив, быть ей признательным.

— Я тебе даю два часа, скажем, три, — бросила она ему вслед, когда он закрывал за собой дверь.

Но была вынуждена вновь ее открыть. Он увидел, что она немного побледнела и была явно смущена.

— Франсуа!

Он поднялся на несколько ступенек.

— Извини меня, что я тебя прошу об этом. Можешь ли ты оставить несколько долларов, чтобы купить что-нибудь к обеду?

Он об этом не подумал. Его лицо покраснело. Ему все это было так непривычно, и тем более здесь, в коридоре, около лестничных перил, как раз напротив двери, на ко горой зеленой краской были намалеваны буквы Ж.

К. С.

Ему казалось, что он никогда в жизни не был таким неловким, пока искал свой бумажник, потом деньги, и не хотел, чтобы она подумала, что он их пересчитывает, — ему ведь было все равно. И покраснел еще сильнее, когда протянул ей несколько долларовых бумажек, не вглядываясь в их достоинство.

— Прошу прощения.

Он все понимал, все чувствовал. И от этого у него перехватывало горло. Ему так хотелось бы вернуться назад в комнату вместе с ней и не сдерживать больше своих эмоций. Но он не осмеливался это сделать, и прежде всего из-за этого вопроса о деньгах.

— Ты не будешь возражать, если я куплю пару чулок?

Ему теперь стало ясно, что она делает это нарочно, так как хочет вернуть ему веру в себя, вернуть ему роль мужчины.

— Извини меня, я об этом не подумал.

— Знаешь, мне, может быть, все-таки рано или поздно удастся заполучить мои чемоданы…

Она продолжала улыбаться. Было совершенно необходимо, чтобы все это делалось с улыбкой, с той особой улыбкой, которая стала откровением их сегодняшнего утра.

— Я не буду расточительной.

Он посмотрел на нее. Она так и оставалась без косметики, не беспокоясь о том, как выглядит в этом мужском халате и шлепанцах, которые она должна все время волочить по полу, чтобы они не свалились.

Он стал на две ступеньки ниже нее.

Он поднялся на эти ступеньки.

И здесь, в коридоре, перед безликими дверьми, на ничейной территории, они впервые в этот день всерьез поцеловались. Это был, может быть, вообще их первый настоящий любовный поцелуй; они оба сознавали, что в него вместилось столько всего, и целовались медленно, долго, нежно, казалось, не хотели, чтобы он когда-нибудь кончился. Только звук отпираемой где-то двери разъединил их губы.

Тогда она сказала просто:

— Иди.

И он стал спускаться, чувствуя себя совсем другим человеком.