Шум не повторился, и я постепенно успокоился, однако все еще немного тревожился и часто оборачивался.

На следующий день я рано заперся у себя и стал раздумывать над тем, каким образом могу увидеть посетившее меня незримое существо.

И я увидел его! Я чуть не умер от ужаса.

Я зажег все свечи в светильнике и на каминной доске. Яркий, как на балу, свет разлился по комнате. На столе горели две лампы.

Передо мной находилась моя кровать, древнее сооружение с колонками из резного дуба. Справа — камин. Слева дверь, которую я запер на замок. За спиной — большой платяной шкаф с зеркалом. Я обернулся и посмотрел на себя в зеркало. Глаза странные, зрачки сильно расширены.

После я, как всегда, сел за стол.

Накануне и за день до этого я слышал скрип ровно в двадцать две минуты десятого. Я ждал. И когда наступила долгожданная минута, я испытал неописуемое чувство — словно влажная, жидкая, неодолимая субстанция проникла сквозь все поры моего тела, наполнив душу жутким и в то же время приятным ужасом. Совсем близко за спиной раздался скрип паркета.

Я вскочил и повернулся так стремительно, что едва не упал. В комнате было светло, как днем. Я не отражался в зеркале! Зеркало, пустое и ясное, было залито светом. И меня в том зеркале не было, хоть я и стоял прямо перед ним. Я с ужасом смотрел на зеркало и не отваживался приблизиться, чувствуя, что между мною и зеркалом был он. Это он, невидимый, заслонял мое отражение.

Ах! какой я пережил испуг! Затем сквозь туман в нижней части зеркала, как сквозь мутную воду, я начал понемногу различать свои очертания, и мне показалось, что эта вода медленно струится слева направо, и с каждой секундой я все отчетливей отражался в зеркале. Это походило на последние мгновения солнечного затмения.

То, что скрывало мое отражение, не имело контуров — лишь постепенно светлела некая матовая прозрачность.

И наконец я, как обычно, смог ясно рассмотреть себя в зеркале.

Итак, я видел его!

Но больше я его не видел.

Я непрестанно жду его, ощущая, что теряю рассудок в этом бесконечном ожидании.

Часы, ночи, дни, недели, месяцы я сижу перед зеркалом и жду его! Но незримый гость больше не приходит ко мне.

Он понял, что я его видел. Но я знаю, что буду ждать его всегда, ждать, пока не умру, не ведая покоя, ждать его перед зеркалом, как охотник ждет добычу.

И в этом зеркале я начинаю видеть дикие образы, и в нем клубятся отвратительные трупы, жуткие чудовища, ужасные призрачные существа — все неописуемые видения, что обретаются в сознании безумцев.

Вот моя исповедь, дорогой доктор. Скажите, что мне делать?

Доктор Марранд, самый знаменитый, самый выдающийся наш психиатр, пригласил трех своих коллег и четырех ученых-естествоиспытателей заехать к нему в психиатрическую лечебницу, которой он заведовал: ему хотелось продемонстрировать им одного пациента.

Как только друзья его собрались, он сказал им:

— Более странного и более смущающего случая, чем тот, с которым я сейчас ознакомлю вас, мне еще не приходилось видеть. Не буду ничего говорить о моем пациенте. Он сам расскажет вам все.

И доктор позвонил. Слуга ввел больного. Это был непомерно худой мужчина, высохший, как скелет; такая худоба отличает безумцев, снедаемых какой-нибудь неотступной мыслью, — ведь заболевание мысли пожирает тело быстрей лихорадки или чахотки.

Он поклонился, сел и сказал:

— Господа, я знаю, для чего вы собрались, и готов рассказать вам о себе, как просил меня мой друг, доктор Марранд. Он долгое время считал меня сумасшедшим, теперь же усомнился в этом. Дайте срок, и вы все убедитесь, что мой ум так же здоров, так же ясен, так же трезво разбирается в действительности, как и ваш, — к несчастью для меня, для вас, для всего человечества.

Начну с фактов, с простейших фактов. Вот они.

Мне сорок два года. Я не женат, состоянием владею достаточным, чтобы жить с известной роскошью. Я жил в своем имении, в Бьессаре, на берегу Сены, неподалеку от Руана. Я люблю охоту и рыбную ловлю. Как раз позади моего дома на высоких скалах растет один из прекраснейших лесов Франции — Румарский лес, а перед домом течет река — одна из прекраснейших рек на свете.

Мой дом — большой, старинный, красивый и выкрашен снаружи в белую краску; вокруг него обширный сад с великолепными деревьями, взбирающийся по уступам скал, о которых я уже упомянул, до самой опушки леса.

Прислуга моя состоит, или, вернее, состояла, из кучера, садовника, лакея, кухарки и кастелянши, являющейся в то же время и чем-то вроде экономии.

Все они прожили у меня от десяти до шестнадцати лет, знают меня, знают весь домашний распорядок, местный край, всю ту среду, в которой протекала моя жизнь. То были добросовестные, спокойные слуги. Эти обстоятельства имеют значение для того, о чем я собираюсь рассказать вам.

Добавлю, что Сена, протекающая перед моим садом, судоходна до Руана, как вы это, вероятно, знаете, и что я видел каждый день, как по реке проплывают крупные суда, то парусные, то паровые, прибывающие со всех концов земли.

Так вот, позапрошлой осенью я почувствовал вдруг странное, необъяснимое недомогание. Сначала это было какое- то нервное беспокойство, не дававшее мне спать по целым ночам, и такое повышенное возбуждение, что я вздрагивал от малейшего шума. Я стал раздражительным. У меня появились внезапные вспышки беспричинного гнева. Я позвал врача, и он прописал мне бромистый калий и души.

Я стал принимать души утром и вечером и начал пить бром. И, правда, сон вскоре вернулся ко мне, но этот сон был еще ужаснее, чем бессонница. Едва улегшись в постель, я закрывал глаза, и существование мое прекращалось. Да, я погружался в небытие, в абсолютное небытие, все мое существо словно уничтожалось — и из этого небытия резко исторгало меня ужасающее, мучительно страшное ощущение какой-то огромной тяжести, навалившейся мне на грудь, и чьих-то губ, которые, припав к моим губам, пьют мою жизнь. О, трепет этих пробуждений! Ничего ужаснее я не знаю.

Представьте себе, что человека во сне убивают, и он просыпается с ножом в груди, хрипит, обливается кровью, задыхается и умирает, ничего не понимая, — вот что испытывал я!

Я начал худеть, жутко, безостановочно, и заметил вдруг, что мой кучер, который был очень толст, худеет, как и я.

Наконец я спросил его:

— Что с вами, Жан? У вас больной вид.

Он отвечал:

— Боюсь, что я заболел той же болезнью, что и вы, сударь. Я провожу ночи, губительные для моих дней.

Я подумал, что, может быть, воздух в доме заражен миазмами лихорадки из-за близости реки, и уже собирался уехать месяца на два, на три, хотя был самый разгар охотничьего сезона, но тут один чрезвычайно странный и случайно мною подмеченный мелкий факт повлек за собою такую цепь невероятных, фантастических страшных открытий, что я никуда не поехал.

Однажды вечером мне захотелось пить; я выпил полстакана воды и при этом заметил, что графин, стоявший на комоде против моей постели, был полон до хрустальной пробки.

Ночью мне приснился один из тех ужасных снов, о которых я уже говорил вам. Проснувшись во власти смертельного страха, я зажег свечу и хотел было выпить воды, но остолбенел от изумления, увидев, что графин пуст. Я не верил своим глазам. Либо ко мне в комнату кто-то входил, либо я стал лунатиком.

На следующий вечер я решил сделать опыт. Я запер дверь на ключ, чтобы быть уверенным, что никто не может проникнуть в комнату. Я уснул и проснулся — так же, как и всегда. Вода в графине, которую я видел два часа назад, была выпита.

Кто выпил ее? Я, конечно, — и, однако, я был уверен, совершенно уверен в том, что и не пошевелился ни разу за все время, пока спал своим обычным глубоким и мучительным сном.