У подъезда закомуристого особняка стоял черный «шевроле». За рулем сидел важнецкого вида шофер, c таким приторным лицом, что было ясно: в бумажнике у него благодать божия.

Корейко подошел к авто и вежливо поинтересовался:

– Скажите, товарищ, вы работаете в Миире?

Важный водитель c лицом, не истощенным умственными упражнениями, подбородоком, как кошелек, и усами в аршин выразил на своей морде отталкивающую физию, пригладил сначала правый ус, затем левый, кинул на любопытного субъекта несколько неуклюжий взгляд, кивнул, ответил грубо:

– Работаю. Конечно, работаю. Пыль дорожную жру, да уши рву стонами клаксонов – вот моя работа!

– Извините за нескромный вопрос, товарищ, а чем собственно занимаются люди в этом учреждении?

– Дядя, ты задаешь много вопросов! – прошипел сквозь зубы водитель «шевроле».

«Сам ты дядя! Тоже мне племянник нашелся!» – подумал Корейко, но промолчал.

– Иди, дядя, в контору, тама тебе все и скажут! – зевнув, посоветовал водитель и, откинувшись на мягкую спинку, задремал.

В вестибюле было по-деловому суетно. Туда, оттуда и сюда метались курьеры. Кто-то лопал на ходу бутерброд, кто-то кричал: «Да вы сами посмотрите, товарищи, на эту галиматью!» Мимо Корейко несколько раз прошла важная и приятная во всех отношениях персона – хранитель большой и круглой печати товарищ Рыбкин-Мяскин.

– Гражданин, можно вас на минутку? – вежливо обратился к хранителю печати Александр Иванович.

– А успеете? – капризно прогундел Рыбкин-Мяскин.

– Долго ли умеючи?

– Умеючи-то долго.

– Скажите, а это не Ковчег частников?

– Вы что – сбрендили?!

– Точно не Ковчег?

– Да нет же, я вам говорю!

За небольшим столиком сидело довольно легкомысленное существо сорока лет – швейцариха в сером платке. Швейцариха вязала носки. Время от времени она закрывала глаза и на всех фыркала. Вошедший гражданин ей тоже не понравился.

– Что вы меня фотографируете? – спросила она c надсадой в голосе.

– Мамаша, как пройти к председателю? – наивно и трогательно спросил Корейко.

– Во-первых, я вам не мамаша, а во-вторых, поздоровались бы сначала, гражданин.

«Колом бы по балде тебе дать», – подумал Корейко, а вслух решился сказать мягко:

– Добрый день.

– Да какой же он добрый?!

– Как пройти к председателю?

– А вы не грубите! Вам к какому из председателей? К Парфену Ферапонтовичу или Пахому Феофилактовичу?

– Кто ж из них главнее?

Швейцариха косо поглядела на Корейко.

– А я почем знаю? Поднимайтесь на третий, там их приемная.

Александр Иванович замигал глазками, тихим тараканьим голосом поблагодарил не очень-то вежливую мадам и медленно направился к лестнице.

«Странно и закомуристо, – рассуждал он. – Учреждение одно, а председателя – два! Это тебе не газгандский Пятьдесят первый!»

На третьем этаже на Александра Ивановича налетел один из миировских служащих c придурковатым носом и быстрыми красноватыми глазками.

– Ага! Вот и вы! – радостно взвизгнул служащий. – У меня из-за вас все нервы отвинтились!

– Какие нервы, товарищ?

– Как же какие! За ваш поступок, Ефим Агапович, башку отломить надо! Вы знаете, что мне сказал Парфен Ферапонтович?

– Нет, я не знаю, что вам сказал Парфен Ферапонтович! Дайте пройти...

– Конечно, не знаете. А как задарма провизионку получать, вы знаете?

У Корейко больно зыныло в голове, и ему даже показалось, что его башку перевязали тряпкой.

– Какую провизионку?

– Комиссия разберется, какую! Припаяет такой срок, что до гроба помнить будете! Вы, товарищ Будомиров, под суд пойдете. Досконально пойдете!

– Послушайте, я не Будомиров, я...

– Не Будомиров? Так, что ж вы мне голову битый час морочите?

Придурковатый нос соколом шмыгнул на лестницу и, прыгая по ступенькам, скрылся в небытии, оставив подпольного миллионера в неописуемой растерянности. Покрутив головой так, что возникли первые признаки тошноты, Александр Иванович приступил к поиску приемной.

По обе стороны коридора шли двери, обитые дерматином, и на каждой висели разнокалиберные таблички. В конце коридора на подоконнике сидело четверо.

– ...Ну и приходим на Рогожское, – торопливо говорил какой-то тип со скошенными к носу глазами. – Поначалу сказали, что будут там хоронить. Потом оказалось, что на Калитниковском. Ну, мы c товарищами пешкодралом... У пруда народу тьма! Покойник на Боясова походил, но весьма растяжимо. Так и не узнали, где его похоронили. Форменная труба какая-то, да и неловко. В общем, так и ушли в дураках.

Корейко стал шарить глазами и вскоре уткнулся взглядом в высокую красного дерева резную дверь. На двери было две таблички: «Приемная председателя тов. П.Ф.Иванова» и «Приемная председателя тов. П.Ф.Сидорова».

В хорошо обставленной приемной Иванова-Сидорова было тихо-тихо. Напротив окна стоял большой письменный стол, за которым прихорашивалась секретарь-машинистка в костюмчике кофейного цвета. Взглянув на секретаршу, Корейко без труда вычислил, что перед ним сидит тот самый тип государственных служащих, для которых характерна чиновничья почтительность, перемешанная c фамильярной пренебрежительностью.

– Здравствуйте!

– Вы записаны?

– Я к вам курьером из Немешаевска.

– Кем?

– Курьером.

– Откуда?

– Из Немешаевска

– Ага!

– Мне к председателю.

– К какому председателю?

– К Иванову.

– Пахом Феофилактович будет через час.

– Тогда к Сидорову.

– Парфен Ферапонтович будет тоже через час.

– Хорошо, я подожду.

Секретарша хмыкнула.

– Я тогда прогуляюсь по Мииру.

Корейко вышел из приемной и сделал несколько шагов в сторону лестничной клетки. Стены коридора были сплошь заклеены разного рода бумажками: приказами, объявлениями, выписками из протоколов. Одна из бумажек c напечатанным на машинке престраннейшего смысла текстиком даже заставила улыбнуться всегда серьезного Александра Ивановича:

МИИРОВЕЦ! БУДЬ БДИТЕЛЕН!

НЕ ТО НЕ ПОЛУЧИШЬ КИРПИЧЕЙ!

Другая бумажка сообщала, что работа товарища Наровлянского ведется в порядке миража и обюрокрачивания. Серый подмокший листок c написанным от руки словом «Внимание!» информировал, что выдача мыла будет происходить в комнате No 6; предварительная запись у товарища Любомирова в комнате No 66. Текст же следующей бумаженции Александр Иванович был вынужден презрительно прочитать вслух:

– "Согласно приказу по Мииру No 2356/2357 от 25.04.31. выдача сала приостановлена. Выдача граблей завершена. Выдача тяпок продолжается, но уже по коммерческим ценам. Лопаты кончились. Чулки можно получить у товарища Конкордневой-Златовой. Членам профсоюза в 16.30 в порядке живой очереди будут выдаваться носки".

Корейко дошел до середины коридора и остановился возле плаката c надписью:

НЕ ДРЕЙФЬ, МИИРОВЕЦ!

ДАЕШЬ СОЦСОРЕВНОВАНИЕ!

Ниже плаката была приколота солидная бумажка, на которой аршинными буквами было написано: «Тяпкин-Тряпкин-старший понадеялся на самотек, а младший тоже хорош». Рядом c аршинными буквами наискось было написано красными чернилами: «Партийная и комсомольская прослойки Миира бракуют и корят за отсталость следующих товарищей: Зубочистку, Кириленко, Наливайко, Смесь, Беляковича, Магончука, Кравчука (очень особо), Корагина (завирается), Лещенко (последнее предупреждение), Прищепу и Панченко», ниже фиолетовыми: «Предлагаю взнуздать и бросить на низовку за обыкновенный хилес культуртрегеров К.Б.Нагишом и И.И.Одетого. Тов. Н.Селиверстова», еще ниже гвоздем к стене была прибита осьмушка листа c анонимным возмущением: «Почему монотонно молчит коллектив Миира по поводу безобразного поведения товарища Стульчикова-Пеночкина?»

Пока Александр Иванович читал всю эту ахинею и раскидывал мозгами по поводу прочитанного, его чуть не сшибли раскрывшейся дверью c табличкой «Отдел булавок». Из пахнущей мытым полом комнаты выскочила барышня c решительно дьявольскими глазами и спешно направилась к группе миировцев, облепивших окно в конце коридора.