В своем письме В.И. Невскому Троцкий впоследствии писал, что участники дискуссий «создали кружок распространения полезной литературы – «Рассадник». В автобиографии он признал, что члены кружка «собирали денежные взносы, покупали дешевые издания, но не умели их распространять». Наемный работник Швиговского «стащил у нас большую пачку народных книг и снес ее в жандармское управление. Начало было явно неудачно. Но мы твердо надеялись на успехи в будущем».
В это же время Лейба впервые решил опубликоваться в печати. Он «написал для народнического издания в Одессе политическую статью против первого марксистского журнала». Как признавал Троцкий, «в статье было много эпиграфов, цитат и яду. Содержания в ней было значительно меньше. Я послал статью по почте, а через неделю сам поехал за ответом. Редактор через большие очки с симпатией глядел на автора, у которого вздымалась огромная копна волос на голове, при отсутствии хотя бы намека на растительность на лице. Статья не увидела света. Никто от этого не пострадал, меньше всего я сам».
Неприязнь к марксизму заставила Лейбу временно покинуть коммуну. В это время он вместе со старшим братом Соколовской решил написать пьесу, в которой высмеивался марксизм. Чтобы им никто не мешал в работе над пьесой, вспоминал Троцкий, «мы даже вышли из коммуны и укрылись в отдельной комнате, никому не сообщая адреса… Романтический элемент нашел выражение в том, что разбитый жизнью революционер старшего поколения влюбляется в марксистку, но она отчитывает его немилосердной речью о крушении народничества». Хотя первое действие пьесы было написано, она так и не была завершена.
Эти занятия мешали учебе, но Лейба сумел с отличием закончить школу летом 1896 года. Лишь осенью 1896 года он решил навестить родных в Яновке. По словам Троцкого, «дело ограничилось коротким перемирием с семьей. Отец хотел, чтобы я стал инженером. А я колебался между чистой математикой, к которой чувствовал тяготение, и революцией, которая постепенно овладевала мною. Каждое прикосновение к этому вопросу приводило к острому кризису в семье. Все были мрачны, все страдали, старшая сестра потихоньку плакала, и никто не знал, что предпринять».
На помощь пришел дядя Лейбы, «инженер и владелец завода» который уговорил подростка пожить у него в Одессе. По словам Троцкого, он «прожил у дяди несколько недель. Мы спорили о при были и прибавочной стоимости. Мой дядя был сильнее в присвоении прибыли, чем в объяснении ее».
Хотя И. Дейчер, ссылаясь на М. Истмена, утверждал, что Троцкий начал заниматься в Одесском университете и в ходе этих занятий у него открылись немалые математические способности, сам Троцкий так описывал свою жизнь после возвращения из Яновки осенью 1896 года: «Поступление на математический факультет оттягивалось. Я жил в Одессе и искал. Чего? Главным образом, себя. Я заводил случайные знакомства с рабочими, доставал нелегальную литературу, давал уроки, читал тайные лекции ученикам ремесленного училища, вел споры с марксистами, все еще пытаясь не сдаваться. С последним осенним пароходом я уехал в Николаев и снова поселился со Швиговским в саду. Возобновилось старое. Мы обсуждали последние книжки радикальных журналов, неопределенно готовились и ждали». Если Бронштейн и числился студентом Одесского университета, то он был таковым лишь формально, так как вместо пребывания в Одессе он почти все время находился в Николаеве, участвуя в деятельности кружка Швиговского.
Бронштейн не прекращал атаковать марксизм, но, подобно герою своей недописанной пьесы, влюбился в марксистку Соколовскую, сестру своего соавтора. Свои идейно-политические искания он сочетал с заигрыванием с Соколовской. Когда в последний день 1896 года друзья собрались у Швиговского для встречи Нового года, 17-летний Бронштейн объявил, что он стал марксистом. Соколовская была в восторге, но новогодний вечер для нее был испорчен тостом Бронштейна, когда он проклял всех марксистов, которые вносят «сухость и тяжесть во все сферы жизни». В слезах девушка покинула вечеринку, заявив, что больше никогда не подаст руки Бронштейну. (Правда, через три с половиной года Соколовская стала его женой.)
Но события заставляли Бронштейна и членов его кружка задуматься о возможности применить на практике революционные идеи, о которых они до сих пор лишь бурно разглагольствовали. Активизации кружка, по словам Троцкого, способствовали волнения среди российского студенчества. Он утверждал, что непосредственным толчком к ним послужило самосожжение курсистки Ветровой в Петропавловской крепости в феврале 1897 года. Как писал Троцкий, «эта трагедия, так и оставшаяся невыясненной до конца, всполошила всех. В университетских городах происходили волнения… К революционной работе я приступил под аккомпанемент «ветровских» демонстраций».
Эту версию поддерживал и Дейчер. Он писал, что под влиянием студенческих волнений «Бронштейн и его друзья почувствовали, что настало время переходить от слов к делу». Дейчер приводил слова Зива: «Бронштейн… неожиданно отозвал меня в сторонку и предложил мне по секрету, чтобы я присоединился к рабочей организации, созданной им самим… Идея народников, сказал Бронштейн, отброшена. Планируется создать социал-демократическую организацию, хотя Бронштейн избегал использовать это слово… Предложено назвать ее «Южно-русский рабочий союз»… Когда я присоединился к организации, все уже было налажено. Бронштейн уже установил связи с рабочими, а также с революционными кругами в Одессе, Екатеринославе и других городах».
Если верить Зиву, то Бронштейн сильно преувеличивал собственную роль в организации «Южно-русского рабочего союза», который был создан весной 1897 года. Известно, что помимо Бронштейна ведущую роль в его руководстве играли А.Л. Соколовская, ее братья, Г.Л. и И.Л. Соколовские, Р.С. Короткое, И.А. Мухин, Г.В. Лейкин, А.С. Бабенко. Хотя среди членов новой организации преобладали молодые люди, подавляющее большинство из них были старше Левы Бронштейна.
Возможно, что, став членом тайной организации, Лейба постарался убедить А. Зива в том, что он являтся ее создателем и в его руках нити, связывающие ее с другими революционными центрами. Хотя в своей автобиографии Троцкий не повторял этой версии, он все же написал, что лично составил устав организации в «социал-демократическом духе».
В эти же годы в России происходил бурный рост организаций социал-демократического направления. Как отмечалось в многотомной «Истории КПСС», «марксистские кружки создавались в Одессе, Екатеринославе, Харькове, Ростове-на-Дону, Николаеве и в других городах юга страны. Организаторами их, как правило, были революционеры из интеллигентской среды». Знаменательно, что когда в 1897 году встал вопрос о подготовке I съезда Российской социал-демократической рабочей партии, николаевский союз, а также одесская и «молодая» петербургская социал-демократическая группы не были допущены на съезд «как не вполне устойчивые и недостаточно конспиративные».
Для такого суждения были веские основания. Из рассказов Троцкого следует, что многие члены «Южно-русского рабочего союза», включая его самого, были еще далеки от идей социал-демократии и марксизма. Значительную часть новых членов составили рабочие, бывшие членами различных религиозных сект. Как писал Троцкий, «некоторые называли себя баптистами, штундистами, евангельскими христианами… В первые недели наших бесед некоторые из них еще употребляли сектантские обороты и прибегали к сравнениям с эпохой первых христиан». Вероятно, среди этих людей, выступавших против православия, члены «Союза» рассчитывали распространить их оппозиционность и на другие стороны российской жизни.
Однако юные энтузиасты не были готовы для ведения пропаганды среди рабочих. Об этом свидетельствовало пробное пропагандистское выступление Бронштейна среди своих товарищей. Как вспоминал А. Зив, Лев Бронштейн «цитировал Гумпловица и Джона Стюарта Милля и в конце концов совершенно запутался. Его фразы становились все более трескучими и невразумительными. Аудитория, искренне сочувствовавшая оратору, не знала, как ему помочь завершить его речь. Когда же он, наконец, замолк и попросил задавать ему вопросы по обсуждавшейся теме, то все молчали, так как не знали, что же это была за тема. Оратор прошествовал через комнату и бросился на диван, уткнувшись лицом в подушку. Он был покрыт потом, а его спина тряслась от беззвучных рыданий. Мы все от души жалели его».
