Разбирая причины брестской драмы, Троцкий упомянул и главную, по его мнению, причину всех бедствий – российскую отсталость: «Здесь обнаружилось известное несоответствие, корень которого лежит очень глубоко: в отсталости нашей страны, в том, что наша страна, будучи бессильной выдержать эту длительную мировую бойню, была вовлечена в круговорот империалистической войны».
Троцкий старался доказать, что в Бресте ничего страшного не произошло. Отвечая на обвинения «левых» о том, что после срыва переговоров условия мира ухудшились, Троцкий невразумительно объяснял: «Конкретные условия мира не имеют такого колоссального значения, как думает Бухарин. Конечно, известная часть имеет значение, но, во всяком случае, в них нет ключа к побудительным причинам. История все поправит».
Высказав все эти аргументы, которые должны были оправдать его поведение, Троцкий уверенно бросал в лицо возможным обвинителям: «Если бы меня заставили продолжать переговоры с немцами, я 10 февраля повторил бы то же, что я сделал… Я считал бы абсолютно недопустимым подписать в тот момент мирный договор, хотя бы для меня было ясно, что каждый день затягивания ухудшает условия мира. Почему? Потому, что все наши предшествовавшие переговоры с немцами и наша агитация имели революционизирующий смысл лишь постольку, поскольку их принимали за чистую монету». Получалось, что потери Россией огромных территорий, вооружений и материального имущества, брошенного отступавшей армией, установление германского и австрийского господства над миллионами людей, – все это не имело значения, поскольку главным для Троцкого было ведение в Бресте агитации за революцию в Западной Европе.
С помощью демагогии Троцкий смог избежать на съезде партии острой дискуссии по поводу его ответственности за срыв брестских переговоров. Но ему было этого мало. Он требовал позитивной оценки своего поведения в Бресте. На голосование VII съезда РКП(б) сторонником Троцкого Крестинским был внесен следующий проект резолюции: «Седьмой съезд Российской социал-демократической партии (большевиков) полагает, что тактика неподписания мира в Бресте 10 февраля этого года была правильной тактикой, так как она наглядно показала даже самым отсталым отрядам международного пролетариата полную независимость рабоче-крестьянского правительства России от германского империализма и разбойничий характер последнего». Вероятно, лишь решительное осуждение Лениным срыва Троцким переговоров в Бресте помешало принятию этой резолюции. И все же 20 голосами против 3 съезд одобрил резолюцию, подготовленную Зиновьевым, в которой говорилось: «Съезд приветствует брестскую советскую делегацию за ее громадную работу в деле разоблачения германских империалистов, в деле вовлечения рабочих всех стран в борьбу против империалистических правительств».
Но Троцкий и его сторонники требовали, чтобы съезд дал еще более ясно выраженную позитивную оценку его поведения в Бресте. Крестинский настоял на переголосовании проекта своей резолюции. Превращая съезд в театр эстрады, Троцкий внес проект резолюции, осуждавший свою деятельность: «Съезд считает заявление нашей делегации о неподписании мира ошибочным». Он рассчитывал, что этот проект будет решительно отвергнут и тем самым съезд подтвердит его правоту.
Вторая попытка провести резолюцию Крестинского была отвергнута. Не была принята к обсуждению и резолюция Троцкого. И все же виновник брестской катастрофы мог испытывать определенное удовлетворение: хотя наглая попытка объявить провал триумфом была отвергнута, но съезд не осудил срыв им мирных переговоров и утрату вследствие этого огромных территорий России.
Если действия Троцкого в Бресте привели к вторжению в нашу страну германских и австро-венгерских оккупантов, то его действия после срыва им мирных переговоров в Бресте объективно способствовали интервенции войск Антанты в Россию. Уже на заседании ЦК 22 февраля, в разгар австро-германского наступления, Троцкий выступил за то, чтобы воспользоваться предложением Англии и Франции о военной помощи. 1 марта Троцкий направил в Мурманск телеграмму, в которой предписывал «принять всякое содействие союзных миссий». Результатом телеграммы явилось «словесное соглашение» 2 марта между председателем Мурманского Совета А.М. Юрьевым и командованием союзников. 6 марта в Мурманске началась интервенция Антанты под предлогом отражения германской угрозы. Хотя планы интервенции в Россию были разработаны до заключения Брестского мира и телеграмм Троцкого в Мурманск, получилось так, что своими декларациями и телеграммами он в течение трех недель способствовал вторжению иностранных интервентов на Украину, в Белоруссию, Восточную Латвию, Эстонию и на Север Европейской России.
Кажется, что территории и население этих земель были для Троцкого клетками и фигурами в геополитической игре. Постоянно возвращаясь к аналогиям из французской истории, Троцкий рассматривал Октябрь как эпизод мировой революции, а поэтому поражения и даже крушение Советской власти были бы для него лишь временными неудачами: «Для развития революционного движения в Европе победа буржуазии над нами будет ударом, но нельзя его отождествлять с тем, что было после Парижской коммуны. Тогда французский пролетариат был авангардом революции, остальная же Европа не имела никаких революционных традиций, погрязла в политическом отношении в полуфеодальном варварстве, теперь – совершенно другое. Европейский пролетариат более, чем мы, созрел для социализма. Если бы даже нас раздавили, то нет все же никакого сомнения, что не может создаться такого исторического провала, какой был после Парижской коммуны».
Оценивая перспективу деятельности Советского правительства, Троцкий заявлял, что «вскоре выяснится вопрос, либо мы заявим, что мы явились слишком рано и уходим в отставку, уходим в подполье, предоставляя сводить счеты со Свинхувудом или Украиной Чернову, Гучкову, Милюкову – этим признанным политикам. Но я думаю, что уходить в отставку мы должны, если это придется, как революционная партия, т. е. борясь до последней капли крови за каждую позицию. Перед такой перспективой ставят нас исторические условия».
Вероятно, исходя из такой перспективы, он не видел смысла в конструктивной внешнеполитической деятельности и так же, как в ноябре 1917 года, был готов «закрыть лавочку». Впервые он подал в отставку 22 февраля. Повторяя свои заявления об отставке, Троцкий каждый раз выдвигал для этого разные мотивы. 24 февраля Троцкий вернулся к своему заявлению об отставке, объясняя свой шаг тем, что «в дальнейшем он не считает возможным говорить от имени ЦК, так как он не может защищать позиции». Он подчеркнул, что «именно при подписании мира для него неприемлемо оставаться, так как он вынужден отстаивать позицию, с которой он не согласен».
Троцкий, который еще две недели назад единолично прерывал мирные переговоры и объявлял демобилизацию российской армии, неожиданно сообщал, что его роль в правительстве – чисто формальная: «Он может вполне уйти, так как вся фактическая работа делается помимо него, так же как и внешнее руководство. Он не отказывается практически помочь, где надо, но не хочет больше нести ответственности… Он указывает, что текущую работу может вести Чичерин, а политическое руководство должен взять Ленин».
Беспокойство по поводу отставки Троцкого выразил Ленин. Он указал, «что смена политики – это кризис», и предложил «поставить на голосование следующее заявление: «ЦК, не считая возможным в настоящий момент принять отставку тов. Троцкого, просит его отсрочить это его решение впредь до возвращения делегации из Бреста и впредь до изменения фактического положения дел». Это предложение было принято. Троцкий тем не менее заявил, что, «поскольку его заявление не принято, он вынужден устраниться от появления в официальных учреждениях».
После этого Ленин внес новое предложение: «ЦК, выслушав заявление тов. Троцкого, вполне мирясь с отсутствием тов. Троцкого во время решений в Совете Народных Комиссаров по иностранным делам, просит тов. Троцкого не отстраняться от других решений». Это решение также было принято. Заявление Ленина и решения ЦК помогли Троцкому добиться официального признания его «незаменимости» со стороны партийного руководства.
